Зашумели листья, солнце выглянуло из-за туч. Крест от рамы лег на потолок. Повеяло июнем. Белый цвет нехотя стал таять и уступать место зеленому. Мир в окне играл со мной, как стереоскопическая открытка: повернешь в одну сторону – еще снег, в другую – трава. Я собрал все силы и удержал открытку в крайнем правом положении. Черное деревце вдали покрылось кроной. Медоносные пчелы взяли старт на сиреневый островок на краю поля.
– Лето, – ласково пропел Андрей Петрович.
– Конечно, лето! – отозвался Охтовский. – А что же еще! Тепло, хорошо!.. Раньше вы его представляли в своих мечтах?
– Нет, ни разу…
– Ну и что, плохо?
– Не плохо… Покойно…
– О чем и речь! Сколько лет носились со своей зимой, а мы ее раз – и заместили! Ничего не поменялось!!!
Негритянка окутывала меня нежностью, красотой и восторгом, но я все же умудрился повернуть голову влево. Ухо на мгновение очнулось от поцелуев, я услышал далекий родной голос: «Бревна!!!»
Я уже и сам пристально смотрел на стену. Вспомнил деревню неподалеку от нашего научного центра, чудом сохранившиеся одноэтажные домики, которые, конечно, были не совсем мазанки, но очень похожи. Стены изнутри шли волнами, белая известь играла на солнце. Я сосредоточился и перенес их сюда. Слева… Справа… Бревенчатая кладка ушла прочь. Мы были в Польше, летом, ни в какой не в сторожке, скорее, в недорогом дачном домике.
«Шкура», – услышал я шепот Лики, а может, и сам подумал. Ведь когда шепот, не всегда можно определить, мужской он или женский.
Так было сладко тонуть в этой шкуре, быть поверженным животным на теле другого поверженного животного, вдыхать запахи кожи и шерсти, но я помнил главный постулат теории Охтовского: нет ничего незаменяемого. Нас губит вера в исключительность выбранного предмета. Замени его – ничего не потеряешь. Ни красоты, ни нежности, ни восторга! Секрет в том, что менять надо не целиком, а по частям. И сейчас очередь была за шкурой.
Усилие воли – и я заменил ее на кровати (а стало быть, в голове пациента) на классические черные простыни, какие бывают в романтических мечтах всех нормальных людей.
Андрей Петрович блаженно застонал.
– Понимаю вас, как мужчина, – отозвался Охтовский, – ну и что, стало хуже?
– Нееет!!!
– И я про то же! Никакой разницы! Так тоже хорошо! А сколько лет себя мучили!
Негритянка припечатала меня к простыням, уперлась рукой в сердце. Предстояло самое сложное. Не хотелось на нее смотреть, но в данном случае (то есть когда речь шла о замещении одушевленного объекта), не смотреть было нельзя, метод Охтовского не сработал бы.
Она впилась в меня взглядом, двигаясь неторопливо, давя на сердце все сильнее. Сосредоточиться и найти где бы то ни было на Земле замену ей было сложно. Раствор подействовал, раствор был хороший, но, кроме него, еще же и я есть! Мои собственные силы! Пока я был человеком, душа которого здесь и не разъята на атомы, я не мог не то что Заместить негритянку, но даже оторвать от нее взгляд.
Но мне надо было это сделать! «У Надо нет Зачем», – вспомнил я девиз доктора Охтовского и наполнил ее глаза голубым.
«Георгий!» – услышал я легкий хрустальный голос, и это придало сил. Зрачки девушки засияли небесным цветом, волосы посветлели. Она усердно давила мне на сердце, но не раздавила его, а добилась обратного. Оно только забилось сильнее, чувства, уже не связанные ни с каким раствором, проснулись. Я зажмурился, схватил за сердце негритянку, она вскрикнула. Яркая вспышка ослепила нас, а когда я снова смог видеть, то передо мной была обычная девушка: может быть, не такая экзотическая, не такая стройная, блондинка. Может быть, даже не крашеная.
– Покойно? – спросил пациента Охтовский, – что видите?
– Покойно, – ответил тот, – Польша… Лето… Стены штукатуренные… Набор постельный шелковый черного цвета… Девушка-блондинка…
– Восторг чувствуете?
– Чувствую!
– Вот и отлично! А теперь приступим к главной фазе эксперимента. Сейчас вы увидите, что фантазии можно не только с успехом поменять, но и вовсе исключить!
Я знал: сейчас он подойдет к пульту и один за другим будет выключать тумблеры. Провода шли к датчикам на моей голове, я приготовился, что будет немного больно.
Раздался первый щелчок. Дерево в окне вспыхнуло, замелькало то воздушной кроной, то черными зимними ветвями. Исчезло. А через мгновение исчезло и поле с его тучами, солнцем, зимой и летом.
Я вскрикнул от боли, а Андрей Петрович – от удивления.
– А ну-ка, не бояться!
Щелкнул второй тумблер. Стены рассыпались на очень много атомов, я не успел сосчитать.
– Ну и как без зимы, без лета, без дома?
– Нормально, – сказал Андрей Петрович радостным голосом.
– Восторга не меньше?
– Нет! – ответил наш пациент, тем более что блондинку уже сложно было удержать, ее локоны невесомо взлетали вверх и тяжело падали вниз.
– Долой простыни! – крикнул профессор и выключил еще один тумблер.
Шелк исчез, и я повис, как космонавт, в невесомости. Только это была твердая невесомость, состоящая из мрака, на который не нужно было смотреть, чтобы понять, что он мрак. Блондинка прильнула ко мне, уперлась рукой в сердце.
– Хорошо-то как! – закричал Андрей Петрович! – Я счастлив!
– Долой, – холодно сказал Охтовский и щелкнул последним тумблером.
Девушка исчезла. Я схватился руками за голову.
– Ну как? – спросил профессор. – Хуже?
Андрей Петрович сладостно распластался в кресле. Подумал.
– Да нет, – сказал он, – нормально так… В принципе и без бабы хорошо.
– Восторг чувствуете? Любовь, нежность, красоту?
Пациент отдышался и сказал:
– Очень!
– Ну все. – Охтовский стал говорить тихо, без театральных интонаций. – Замещение произошло. Счастье в вас самом и не нуждается в дополнительных атрибутах. Это все наносное. Ваша идеальная эротическая фантазия рассыпалась, как карточный домик.
Зажегся свет, Лика открыла дверь камеры. Стала поднимать полуспящего пациента. Вдруг он вскрикнул, как от сильной боли.
– Нет!
Лика сразу же вышла, заперла дверь снова. Охтовский затопал каблуками, подошел к пульту.
– Все хорошо, – сказал он, немного погодя. – Вставайте, Андрей Петрович! Мы полностью заместили вашу фантазию.
Опять включил свет, и опять Андрей Петрович закричал:
– Нет!!! Не отбирайте!!!
– Что же такое, – забурчал профессор, – все же покойно…
Лика коснулась моей головы, я был еще глубоко в состоянии «№ 1», ее голос раздавался издалека.
– Нужна ваша помощь, Георгий… Посмотрите…
«Опять – 'вы'. Опять – Георгий… Пусть так… На Жору я все равно никогда не соглашусь».
Я стал смотреть. Ничего не было. Оставленный в покое Андрей Петрович снова блаженно улыбался.
– Что хоть ему там хорошо так! – Охтовский был взволнован. – Не с чего. Там мрак… Что видите, Андрей Петрович, говорите!!! Говорите, это надо!
