– У вас есть ненужные старые газеты или книги? – объяснил Антон. – У нас пионерское задание.
– Должно что-то быть, – сказала старушка, – проходите, пожалуйста.
В квартире оказалось интересно. Все было старинное, наверное, даже довоенное.
– Книг ненужных не бывает, – сказала старушка, – а периодика есть. Смотрите здесь.
И она указала на высокий стеллаж. Газеты, журналы. «Правда» за двадцать пятый, двадцать шестой… «Крокодил» того же времени. «Нива» за девятьсот двенадцатый.
– Забирайте, если нужно. Мы уже все прочитали.
Ребята растерялись. Как такое в макулатуру? Такое в музей надо или в красный уголок.
– А вам что, совсем не нужно? – спросил Антон. – Это же антиквариат, его можно в букинистический за деньги сдать.
Старушка задумалась.
– Нет, – сказала она, – не нужно. Антиквариат – это что-то совсем старое, например, времен царя Александра Второго или Третьего. А это – периодика, просто новости. Что ее дома держать? Пыль одна.
Пошептались, и Антон сказал:
– Вы простите, мы не имеем права такие ценные издания в макулатуру забирать. Может, у вас есть тоже газеты, но свежие?
Старушка подумала.
– Есть. Пойдемте.
Она прошаркала по коридору мимо кухни в самую дальнюю комнату. Ребята пошли за ней, и пока шли, что-то поменялось. Даже непонятно что. Антон, Дима и Маша зашли в комнату, остановились. На диване, не двигаясь, сидели еще две старушки, точь-в-точь как первая. Только платья были другие, а по внешности – вообще не отличить.
– Здравствуйте, – тихо сказали ребята, но старушки не ответили.
– Вот здесь, на полке, – сказала первая старушка и села на диван.
Они теперь сидели втроем, в одну линию. Одинаковые и неподвижные.
Антон стал перебирать газеты, но там тоже не было ничего свежего.
– Простите, у вас все какое-то старое, это ценности, а не макулатура.
Не ответили. Сидели и молчали. Да ну их, сумасшедшие какие-то и одинаковые!
Вдруг одна из старушек посмотрела в глаза Маше и сказала:
– Кира.
Маша не поняла, подумала, что та обозналась, но старушка продолжила:
– А это моя сестра, Галя.
Теперь стало понятно, что они зачем-то представлялись. Только не чай! Только скорее на улицу!
– А меня зовут Шура, – сказала самая первая старушка, и все опять замолчали.
Ребята тоже не знали, что сказать.
– Мы близнецы, – добавила Шура.
Это и так было видно.
– Мы тогда пойдем, – сказал Дима, – нас учительница ждет, ей класс надо закрыть.
– Вы же ничего не взяли.
– Поймите, – Дима был самый основательный и взрослый из класса, он даже на межшкольных соревнованиях по шахматам играл на «первой доске», – макулатура – это не новое и не совсем старое. Например, новые газеты и журналы еще имеют актуальность, потому что это недавно было, а совсем старые – уже история.
– Например, – добавила Маша, – если полгода назад или год газета – это макулатура, а если неделя назад, то еще нет.
Старушки ничего не ответили. Они сидели смирно и смотрели, словно сквозь ребят, на противоположную стену. Надо было уходить.
– Вот там есть, – сказала Шура, – как раз такое.
Она указала пальцем прямо на голову Антона.
Антон обернулся и увидел на полках стопки прошитых бечевой газет. Подошел ближе и с разочарованием сказал:
– Это за тридцать седьмой год.
Шура смотрела на него с замершей, фарфоровой улыбкой, даже не кивая, но самой улыбкой соглашаясь.
– Вы же сказали, что тут недавнее.
– Ну как, недавнее, – ожила Шура, – за март, за апрель.
Антон вытащил газету с речью Молотова, с фотографиями каких-то рабочих и колхозников. Бумага почти крошилась в его руках.
– Даже за май, – сказала Шура, – точно помню, еще выпускного не было, а газета эта была уже. Мы ее с девочками в классе читали, доклад готовили.
– А можно мы еще те, в коридоре, посмотрим? – спросил Антон, и ребята вышли из комнаты.
– Что-то тут не так, – сказал Дима, – при чем тут май, если газеты старые?
– Может, они сумасшедшие? – сказала Маша. – У моей бабушки склероз, она тоже себя ведет подобным образом.
– Какая разница, – Дима был настроен решительнее всех, – просто пошли, и всё. Они же нам никто.
Вернулись в комнату. Старушки сидели не двигаясь.
– До свидания, – сказали ребята, – мы, наверное, ничего брать не будем.
Кира, Шура и Галя никак не отреагировали.
– До свидания, – еще раз сказала Маша.
И пошли к выходу.
Ну и хорошо, что так получилось, а то как-то здесь было скучно, не то что на улице или хотя бы в подъезде, где из окна виден цирк. Когда уже почти дошли до двери, из комнаты послышался странный звук. Как будто кто-то из старушек жадно стал глотать воздух, как, например, человек, который тонул, а потом его вытащили. Послышались шаги, пришла Шура с парой газет. Прошептала:
– Вы почему не хотите брать? Из-за портрета?
– Какого портрета?
Шура молча показала первую страницу, там Сталин в фуражке что-то говорил с трибуны.
– Вы не бойтесь, просто не говорите, что у нас взяли. Мы тоже никому не скажем.
– Мы не боимся, – сказал Антон, – чего нам бояться.
– Ну так, – сказала Шура.
И вроде нечего было больше говорить. Стало только обидно, что старушка подумала, что они чего-то боятся.
– Слава богу, не тридцать седьмой год, – сказал Антон. Он эту фразу слышал по телевизору. И не только по телевизору, может, еще где-то. Так вообще взрослые часто говорили. Сначала показалось, что это прозвучало здорово, но потом он подумал, что как раз не очень, потому что получалось, что они ничего не боятся не потому что смелые, не потому что пионеры, а потому что сейчас времена спокойные. Получается, что в тридцать седьмом году они были бы трусы?
– А какой? – еле слышно прошептала Шура.
Антон даже не понял, что: «А какой?»
– Что какой?
– Ну, вот вы сказали, что не тридцать седьмой. А какой же тогда?
– Восемьдесят седьмой, – радостно сказала Маша, – это все знают.
Старушка помолчала и спросила:
– Что вы имеете в виду?
– Сейчас тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, – повторила Маша, – что тут еще можно иметь в виду? Это просто правда.
Шура заплакала, развернулась и ушла к сестрам. Ребята не знали, что делать.
