разросшимися кустами. У подножия мечети стоял мавзолей — массивный, высеченный из некогда белого, потемневшего от времени камня.
Это было настоящее произведение искусства. Прекрасные пропорции, филигранная резьба, тончайшая пена мраморных кружев... Усыпальница казалась призрачным видением, порождённым красноречием Шахерезады... Очарование сказки разрушала мерзкая вонь из заболоченного пруда, сплошь поросшего лотосами. В его мутных водах отражалось пламя ко стра а на 6epeiy сидели шестеро в белых чалмах.
Они не курили, не ели фуль[14], не пили чай с эй- шем[15], не вели разговоров о всяких пустяках. Шестеро молча смотрели в сторону мечети, вслушиваясь в темноту, ловя каждый звук... Как и полагается бдительным часовым, ждущим врага
Только козлобородый со спутниками и не думали маскироваться. Нагло распахнув плащи и держа руки в карманах, вышли они из мрака аллейки...
— Хэвва! — вскочил один из караульщиков, в руке мгновенно блеснул клинок. — Хэвва-а-а!
Это было, без сомнения, настоящее оружейное чудо, такие мечи в старину называли «ганифитиша- ми»: чёрный с отливом дамаск, сетчатый белый узор, смертоносная заточка... [16]
Козлобородый не остановился, даже не замедлил шагов. Сунув руку под плащ, он выхватил свой собственный меч, подобно поясу обвивавший тело, и взмахнул им — молча и деловито. Это был «удар монашеского плаща» — сверху наискось, справа налево и от ключицы до печени. Раздался звук, будто вскрыли жестянку, чмокнула плоть, и караульшик упал на землю, рассечённый точно по канону — практически надвое. Рядом упал разрубленный ia- нифитиш. Хвалёный крупноячеистый дамасский булат оказался бессилен перед мечом азиата. Ни шума, ни звона, ни высеченных искр, вообще ничего.
— Хэвва! Хэвва! Хэвва! вскочили часовые, устремились вперёд, завертели над чалмами сверкающие клинки. — Хэвва!
Но для мечей азиатов не существовало преград. Они с поражающей лёгкостью проходили и металл, и человеческую плоть. Минута, другая — и всё было кончено, цветы в водоёме окрасились кровью.
— Тай! Тай! — Козлобородый оглядел поле боя, о чалму убитого вытер меч и очень осторожно приблизился к мавзолею.
Он шёл походкой победителя, знающего, что на самом деле бой только начался.
Вход закрывала древняя, украшенная чека1псой дверь. Усыпальница, казалось, общалась с вечностью: изнутри не доносилось ни звука.
Хорошенько прислушавшись, козлобородый сделал знак, и один из «сыновей» шагнул к двери. Его клинок молнией рассёк плотный воздух... Засов, массивные петли, калёный язычок замка — всё распалось, точно ломтики сыра. Сейчас же в руке второго «сына* загорелся фонарь, и его нога стремительно впечаталась в дверь.
Внутри мавзолей был величествен и великолепен. Гранитное надгробие в центре, бронзовое, дивной работы ограждение, синие, жёлтые, ярко-красные каменные цветы, распустившиеся на стенах... Впечатление торжественности и призрачности бытия не нарушала даже деревянная лежанка вроде пляжного топчана, убого притулившаяся в углу.
В целом усыпальница навевала мысль о прихожей, за которой открывается дорога если не в лучший мир, то уж явно — в иной...
А ещё внутри этой прихожей имелись привратники. Сгорбленный, седой как лунь старик и парнишка в очках, явно не боец. Один держал наперевес палку, другой — медный ножичек для разрезания бумаги... Жалкая и смешная картина, но козлобородый и «сыновья» прошли слишком долгий путь, чтобы хоть с чем-то считаться. Миг — и парень беспомощно рас простёрся на полу. Жалобно звякнул нож, отлетела в угол палка.
— Слово! — на давно забытом языке проговорил козлобородый, и страшное остриё меча поплыло к старику. — Отдай мне Слово, и твой любимый ученик умрёт быстро. Не отдашь — и его предсмертные крики не дадут тебе покоя даже после смерти...
Он сделал едва заметный знак, и один из его спутников начал состругивать парню ухо.
Кто сказал, будто очень острое лезвие режет без боли?.. Раздался крик на пределе рвущихся связок.
Ноликолепная акустика мавзолея подхватила его, тысячекратно размножила..
— Прекрати, — хрипло выдохнул старик Всхлип- пул, погасил в глазах ненависть. — Пусть будет так. Убейте его быстро, и я скажу Слово.
— Тай! — одобрил козлобородый, палач кивнул, лезвие опустилось парню на шею. По мраморному молу, быстро застывая, растеклась липкая лужа
— А теперь, — козлобородый посмотрел на старика, — говори.
Его меч подрагивал в воздухе, словно разъярённая металлическая кобра, готовая к броску...
И тут старик расхохотался. Громко и ненавидяще, глядя в лицо козлобородому страшно блестящими глазами. Говорят, слово может убивать, а уж смех... Потом лицо старца исказила судорога, а с побелевших губ сорвалось жуткое:
— А-а вот, значит, как, — протянул козлобородый, хмыкнул и вдруг сделался презрительно спокоен. — Ну что ж...
Звонкая стремительная змея, наделённая собственной жизнью, ужалила старика прямо в сердце. Вырвался последний стон, мягко подогнулись ноги, начали разглаживаться черты...
Козлобородый присел рядом с телом, повернул его поудобней, примерился — и одним движением руки загнал точно в основание черепа вытащенный откуда-то гвоздь.
Гвоздь был внушительный, кроваво-ржавый, очень напоминающий железнодорожный костыль. Был он, видимо, не простой, потому что тело старика вздрогнуло. Раздался громкий хрип, зубы мертвеца судорожно клацнули, н покойник начал вставать, словно его тянула вверх мощная невидимая рука. Вот она вздёрнула старика на ноги, тряхнула так, что открылись глаза, и козлоборолый, не теряя ни минуты, заглянул в их мутнеющую глубину.
— Слово! Отдай мне Слово! Слово открой и покажи проход! Я повелеваю, покажи!
Голос, отточенный не хуже клинка, бил по ушам и связывал волю.
— Да, господин, да, — захрипел мертвец, вздрогнул и трудно пошагал вперёд. — Да, господин, да.
Со стороны он напоминал персонажа третьеразрядного «ужастика» о живых мертвецах. Беда только, всё происходило не в заэкранном пространстве, а наяву.
Вот он дошаркал до гробницы, встал и дотронулся до ажурной мраморной розы.
— Альз! Альз! Альз!
Глухо щёлкнула секретная пружина, заработал невидимый механизм, и мраморная глыба с низким гулом отошла, открывая вход в чернеющую неизвестность. Вниз вела узкая каменная лестница, из бездонного прямоугольного провала тянуло запахом тысячелетий...
Козлобородый не спеша подошёл, двумя пальцами извлёк чмоютувший гвоздь. Спрятал, не вытирая, переступил окончательно обмякшее тело и первый начал спускаться в | >аэвсрстую преисподнюю.
— Тай! Тай!
«Сыновья» не мешкая последовали за ним, их фонари напоминали морские прожектора, бьющие до горизонта. Шагали молча, след в след, напряжённо вслушиваясь в темноту...
Узкая крутая лестница скоро закончилась, воздух сделался парным, точно в бане, и впереди открылась просторная галерея, проложенная, если верить рисункам на стенах, ещё во времена фараонов.
Это, несомненно, была часть какого-то древнего захоронения наподобие Серапеума[17]. Восковые краски, неподвластные тысячелетиям, поражали воображение. Вот Его Величество Царь Правогласный — грозный, исполинского роста, в двойной короне Повелителя Обоих Миров[18], окружённый дрессированными львами и прирученными грифами, выступает на врага во главе победоносного войска. Вот, сопровождаемый ручными бабуинами, он отыскивает корень мандрагоры — символ счастья, жизни и чудесного врачевания. А вот он спускает любимца, солнечно-рыжего камышового кота, на гусей дельты Нила, и это не просто охотничья сцена, ведь гуси суть образы поверженных врагов, быстротечно улетающего времени и даже злокозненных принципов косности материи. А вот...
...Тут послышалось злобное шипение, какой-то жуткий похоронный свист — и сверху, из трещин потолка, на головы людям посыпались змеи. Наводящие ужас египетские кобры, черношеи, рингхаль- сыгадюки всех мастей. Гибкие разноцветные тела, острые бороздчатые зубы...
Но козлобородый с «сыновьями» не боялись ядовитых укусов.
— Гай! Тай!
Они отмахивались от гадов, сбрасывали их с плеч, отшвыривали ногами... и неуклонно продвигались вперёд. Как знать, уж не причастились ли они таинственного Змеиного камня2, сделавшего страшные зубы для них не опаснее комариных жал?..
Сопровождаемые ядовитой капелью, они свернули налево и шли коридором, пока не увидели перед собою тупик.
Змей здесь тоже хватало, к тому же действовали они не каждая сама но себе, а прямо-таки в боевых порядках. В высоких стойках, с грозным шипением, с широко разверстыми пастями...
— Тай] — взмахнул мечом козлобородый.
— Тай! — отозвались ничего не боявшиеся «сыновья».
Они не сводили глаз с глухого конца коридора, где проход загораживала каменная стена Полированный базальт чёрным зеркалом вспыхивал в лучах фонарей, а но бокам стояли разноцветные столбы. Справа — кроваво-красный, увенчанный знаком Солнца слева — иссиня-чёрный, поддерживающий символ
Один в один как «Врата в Неизъяснимое»' на Таро.
Змеиные рати между тем вдруг начали отступать, (ассеиваться, прятаться в щели и трещины, причём nut поспешно, что трое людей инстинктивно заверили головами, ожидая появления новых, гораздо боте страшных врагов. И долго ждать не пришлось.
— Зурра! Зурра! — Один из «сыновей» резко прянул в сторону и попытался достать мечом толстую чёрную змею, вставшую на хвост. — Зурра!
Какое там. По телу гадины прошла волна пасть судорожно распахнулась — и изжелто-матиновый, светящийся плевок угодил азиату точно в подбородок. Вспыхнуло, грохнуло, разлетелось дымом и искрами... По древним фрескам потекли кровавые брызги, а в воздуха запахло грозовыми разрядами. Зурра же снова поднималась на хвост - по её телу, снизу вверх, медленно катился чёрный шар, неуклонно приближавшийся к горлу.
| |
— Тай! Тай! — бросился вперед козлобородый, он знал, что успеет зарубить гадину... Но в последний момент рука безвольно опустила клинок — он увидел эурр. Сразу трёх, выползавших из-за красной колонны. И ещё трёх — из-за чёрной.
И тогда козлобородый рассмеялся, громко, очень искренне, как человек, которому нечего терять. Примерно как тот старик, там, наверху, в гробнице. А потом он резко оборвал свой смех, оглянулся на уце
левшего «сына» и сунул руку на грудь, укрытую панцирем из пластида.
- Тай!
— Тай! — отозвался всё понявший напарник, кивнул и тоже бросил руку под плащ, к тумблеру взрывателя. — Тай!
