вычисляя. Кинжал не останавливался при этом ни на мгновение, следуя за указующими пальцами. На бледной коже в местах проколов и надрезов выступили несколько багровых капель – первая часть ритуала была проведена с легкостью.
Закончив свои манипуляции, Деккер поднялся и удовлетворенно оглядел проделанную работу. На левой стороне груди мертвеца кинжалом был вырезан рисунок: несколько окружностей, расположенные одна в другой, все уменьшались к центру. Круги перечеркивали две линии, образующие крест в самом центре рисунка. Во всех углах фигуры были вычерчены тайные знаки. Это походило бы на стрелковую мишень, в которую метят лучники, если бы круги рисунка не были вписаны в идеальную пятиконечную звезду. Все было сделано верно, все на своем месте – предельная точность.
Деккер вновь склонился над своим «подопытным», упер кинжал кончиком в самый центр образованного креста и закрыл глаза. Губы его начали что-то монотонно шептать, так, словно он перед кем-то виновато оправдывался. Не размыкая глаз, темный маг резко прочертил клинком по пересекающимся линиям. После этого он замолчал и аккуратно раздвинул края разрезанной кожи в стороны.
Черный Лорд наконец позволил себе открыть глаза. Ему представился ровный кровавый квадрат с идеальными краями и пропорциями. Странно, что он еще помнит, как это делается, ведь ему не приходилось заниматься подобным никак не менее полутора сотен лет.
Напрягши до предела внимание, некромант опустил в рану пальцы. Кончики его острых ногтей дотронулись до нескольких ребер, и те под воздействием черной воли вынуждены были с хрустом разойтись в стороны, пропуская его глубже. Это был самый ответственный момент во всем ритуале – одно лишнее движение, и все сорвется. Стоит ему хотя бы на десятую часть дюйма отклониться в сторону, и все будет зря.
Пальцы прошли легкое и осторожно сомкнулись, захватив большой, с кулак размером, мягкий и мокрый от крови предмет. Мысленно заставив свою находку отделиться от тела, Деккер начал вытаскивать его на волю...
Наконец костяная клетка ребер осталась позади, и требуемое некроманту оказалось у него в руках – он сжимал окровавленное сердце. Крепко, до хруста, сжав зубы, Деккер постарался сосредоточиться и представить себе, что главный орган мертвеца находится не у него в руке, а на своем привычном месте, в груди. Прошло несколько томительных секунд... и оба сердца некроманта – одно свое, другое чужое – одновременно вздрогнули. Сердце мертвеца начало биться, истекая кровью, но Деккер крепко сжимал его, не давая ему возможности выскользнуть и сбежать.
Осталось совсем немного... одна лишь деталь. Левой рукой Деккер с силой схватил себя за запястье правой, той, что была вся в чужой крови. Из-под широкого рукава к сведенным судорогой пальцам по коже заструилось что-то черное, походящее на смолу. Странная жидкость, появившаяся неизвестно откуда, текла по его руке, поднимаясь все выше, пока не добралась до мятущегося бездомного сердца. Дюйм за дюймом оно постепенно оказалось все затянуто черной пленкой, поблескивающей разводами и разливающейся вместе с кровью по пальцам.
Деккер был удовлетворен проделанной работой. В своих балладах барды называют сердце языком души. Они и сами не понимают, насколько правы. И теперь этот самый язык поведает ему все, как было, предельно четко и до боли правдиво, ведь он не умеет лгать. И этот говорливый инструмент не упустит и не забудет ничего из происшедшего, ведь у него прекрасная память.
Когда последняя алая точка на сердце исчезла под колдовской смолой, Деккер Гордем увидел...
...Серо-стальное небо истекало дождем уже третий день. Болота и лес совсем вымокли, хотя, казалось, куда уж больше. Местность стала поистине непроходимой: кривые лысые деревья выглядывали из воды, и можно было подумать, что земли здесь нет вовсе. Небеса в этом месяце почти всегда были черны от туч, отчего над Кровавыми топями разлеглась мрачная темень. Даже сейчас все вокруг тонуло в тенях, невзирая на то что время близилось к полудню.
«Шлеп... шлеп...» – шептало весло.
Это небольшая утлая лодчонка скользила по темно-зеленой поверхности болот, иногда цепляясь за низкие ветви, устало клонящиеся книзу, или задевая коряги, выглядывающие из воды.
Ветер совсем уснул, а назойливые капли дождя вроде бы вовсе не тревожили согбенную фигуру старого лодочника, укутавшегося в плащ. Он лениво водил коротким щербатым правиoлом, направляя свое суденышко дальше: человеку, казалось, было все равно, куда оно плывет, лишь бы плыло. Рукав старого балахона был закатан до плеча, и одну руку старик опустил в воду, явно не боясь холода и мерзкой влаги. Примерно раз в десять минут он доставал ее из воды, отцеплял присосавшихся к ней длинных черных пиявок и аккуратно складывал их в специально приготовленную банку. Судя по тому, что почти все свободное место в лодке было занято банками, наполненными мерзкими на вид кольчатыми червями-кровососами, плавал он здесь уже довольно долго.
В это самое время на одиноко выступающем из воды островке с растущей на нем безутешной, вечно рыдающей ивой появился весьма примечательный человек в арлекинском гриме, черной мантии и плаще. Он вышел из темного портала, небрежно откинув смолянистый край реальности, как драпировку, словно портьеру, за которой прятался за мгновение до этого; дыра мрака за его спиной тут же исчезла, точно проем с дверью, захлопнутой сквозняком.
Старик-лодочник поднял было голову, но, узнав гостя, снова прикрыл глаза. Явно потеряв всякий интерес к вылезшему прямо из воздуха человеку, он уткнулся подбородком в грудь, прикидываясь спящим.
– Здравствуй, Никерин. – Старый знакомец кивнул медленно проплывающему мимо лодочнику, после чего недоброжелательно глянул в хмурое небо – просвета среди туч он не увидел, лишь неприятные капли дождя попали в его серые глаза.
– И тебе день добрый, некромант, – не поднимая головы, ответил Никерин.
– Все ловишь своих пиявок, старик? Не надоело? – Сероглаз набросил на голову капюшон, скрыв свое узкое бледное лицо, перечеркнутое двумя алыми нарисованными полосами, и неизменчивый улыбчивый прищур вечного хитреца.
– А что делать? Ловлю... – Лодочник, казалось, совсем не боялся прислужника смерти. Должно быть, потому, что он был очень стар и весь свой страх уже изжил. Или оттого, что когда-то давно, уж и черные вороны не упомнят когда, он сам был некромантом.
– Не возьмешь меня к себе в лодку? – спросил темный маг.
– Отчего ж не взять, Сероглаз? Возьму.
Резко двинув в бок правиoлом, Никерин пристал к островку. Некромант осторожно ступил на шаткую, хлипкую лодчонку, отчего та опасно накренилась. Послышался звон...
– Банки не побей, – пригрозил морщинистым пальцем прислужнику смерти старик.
– Ладно-ладно. – С трудом найдя себе место, некромант уселся за спиной у старика. Оттолкнувшись веслом от берега, ловец пиявок привычно опустил голую руку в воду. Лодочка вновь продолжила свой небыстрый путь по болотам.
– Тебе куда-то надобно, Сероглаз, иль просто решил прогуляться погожим деньком? – равнодушно спросил Никерин.
– Надобно, верно подметил. – Некромант вновь хмуро оглядел темные небеса «погожего денька». – В Умбрельштад.
Никерин вздрогнул и, подняв голову, обернулся. Показалось сердитое лицо, все изъеденное морщинами и следами от старых болезней. Высокие скулы и длинный горбатый нос были мокры от дождя, как и спутанные седые волосы, прилипшие ко лбу. Всем своим видом он напоминал древнего, видавшего виды филина. Старик нахмурил лохматые брови и сморщил щеки, что, видимо, должно было выразить все его нежелание плыть в направлении Черной Цитадели. Затянутые пленкой больные глаза говорили о том же.
– Умбрельштад далеко, а вечер скоро. Гляди, как темно... Да и ливень должен начаться с минуты на минуту...
– Ладно-ладно, – усмехнулся некромант. – Вези, куда сказано. Ты же не хочешь собирать свои банки по дну всего болота? А темень – не беда. Зажжешь свой фонарь, если, конечно, не хочешь, чтобы я зажег Фонарь Душ.
