это оказались дождевики.
– Так, по-твоему, найдет или нет?
– Конечно, найдет. Если подождет немного. Слушай, сигарет у тебя, разумеется, нет?
– Нет.
– Жаль, что ты не куришь. Даже странно. Ты ведь, надеюсь, не занимался спортом в школе?
– Нет.
– Бан не курит именно поэтому – в нежном возрасте ему промыл мозги какой-то футбольный тренер, убежденный сторонник здорового образа жизни.
– Бан в последнее время к вам часто заглядывает?
– Не особо. Вчера вот только зашел под вечер – и сидел до последнего, еле выпроводили.
– Слушай, это ведь не просто сотрясение воздуха? Вы действительно хотите довести дело до конца?
– Я скорее отправлюсь за решетку, чем смирюсь с мыслью, что Банни будет сидеть у меня на шее всю оставшуюся жизнь. А если подумать, то и за решетку мне совсем неохота.
Он сел на край кровати и согнулся, словно от резкой боли в животе.
– Эх, а все-таки жаль, что у тебя нет сигарет. Как зовут ту ужасную девицу, твою соседку по этажу, – Джуди?
– Да.
– Может, сходишь к ней и попросишь пачку, а? У таких, как она, сигареты должны валяться блоками.
Надвигалось потепление. Грязный снег был испещрен рытвинами и таял, обнажая островки скользкой пожелтевшей травы. С крыш с треском срывались и стремительно, словно брошенные кинжалы, летели наземь сосульки.
– Мы могли бы сейчас быть в Южной Америке, – задумчиво сказала Камилла, когда однажды вечером мы сидели у меня в комнате и, слушая перезвон капели за окном, пили бурбон из чашек. – Забавно, правда?
– Да, – отозвался я, хотя меня туда в свое время никто не приглашал.
– Тогда мне не понравилась эта идея. А теперь я думаю, у нас бы все получилось.
– Сильно сомневаюсь.
Она подперла щеку кулаком.
– Да нет, это было бы неплохо. Представь, мы спали бы в гамаках. Учили бы испанский. Жили бы в маленьком домике с цыплятами во дворе.
– Подцепили бы какую-нибудь болезнь. Угодили бы под пулю, – продолжил я.
– Есть вещи и похуже, – сказала она, послав мне косой взгляд, пронзивший меня до костей.
Стекла задрожали под порывом ветра.
– В любом случае я рад, что ты осталась.
Она промолчала и только пригубила бурбон, не отрывая глаз от темноты за окном.
Шла первая неделя апреля, и все мы переживали нелегкое время. Банни, до недавних пор пребывавший в сравнительно спокойном состоянии, впал в буйство, после того как Генри отказался свозить его в Вашингтон на проходившую в Смитсоновском комплексе выставку бипланов Первой мировой войны. Близнецам по два раза на дню звонил из банка какой-то зловещий тип по имени Б. Перри, а Генри получал аналогичные звонки от не менее зловещего Д. Вэйда. Мать Фрэнсиса проведала о его попытке изъять часть капитала фонда и теперь забрасывала его письмами.
– Боже правый, – пробормотал Фрэнсис, распечатав очередное послание и пробежав его с гримасой отвращения.
– Что пишет?
– «Лапушка. Мы с Крисом так за тебя волнуемся, – начал читать Фрэнсис убийственно серьезным голосом. – Я конечно не слишком хорошо разбираюсь в проблемах молодежи и может быть ты проходишь через что-то такое, что я уже слишком стара понять, но я всегда надеялась, что ты сможешь поделиться своими проблемами с Крисом».
– По-моему, у него самого проблем куда больше, чем у тебя, – заметил я. Персонаж, которого Крис играл в «Молодых врачах», спал с женой своего брата и был замешан в организованном похищении новорожденных младенцев.
– Да уж, не сомневаюсь. Коль скоро он женат на моей матери в свои двадцать шесть.
– «Поверь, мне ужасно не хочется поднимать эту тему, – продолжил он чтение, – и я бы даже не заикнулась о ней если бы Крис не настоял но, милый мой, ты ведь знаешь как он тебя любит и еще понимаешь он сказал что уже много раз сталкивался с такими вещами в шоу-бизнесе. Поэтому я позвонила в Центр Бетти Форд и солнышко знаешь, что мне сказали? У них есть чудесная уютная комнатка, зайчик, как раз для тебя…» Нет, дай мне дочитать, – прервал он мой смех.
– «Я понимаю, тебе эта затея не понравится но, лапушка, здесь совсем нечего стыдиться, это Болезнь, вот что они мне сказали когда я туда пошла и мне так полегчало ты просто не представляешь. Я конечно не знаю что именно ты принимаешь но послушай, золотко, давай посмотрим практично, это ведь все равно должно быть не дешево правда и скажу тебе начистоту, мы просто не можем позволить себе такие расходы, сам знаешь в каком состоянии дедушка и еще эти налоги на дом…»
– Да, придется ехать, – сочувственно произнес я.
– Издеваешься? Это же в Палм-Спрингс или где-то рядом, там людей запирают в четырех стенах и заставляют заниматься аэробикой. Моей матери надо поменьше смотреть телевизор, – подытожил он, бросив еще один критический взгляд на письмо.
Зазвонил телефон.
– Черт побери, – устало выругался Фрэнсис.
– Не поднимай.
– Тогда она начнет звонить в полицию, – обреченно сказал он и, сняв трубку, прижал ее к уху плечом.
Пока Фрэнсис лихорадочно расхаживал туда-сюда
Иногда, по особым случаям, Джулиан приглашал нас отобедать с ним. Он был великолепным поваром, а кроме того, с молодых лет, когда он, пожиная плоды семейного капитала, жил в Европе, за ним тянулась слава великолепного устроителя приемов. Собственно говоря, этому обстоятельству он и был обязан большей частью своих знакомств с выдающимися людьми того времени. Осберт Ситвелл упоминает в своем дневнике «восхитительные миниатюрные fetes»[86] Джулиана Морроу. Подобные отзывы встречаются в письмах самых разных особ – от Чарльза Лафтона[87] до герцогини Виндзорской[88] и Гертруды Стайн. Сирил Конноли – гость, известный своей крайней привередливостью, – однажды заметил Гарольду Актону,[89] что Джулиан – самый любезный американец из всех, которых ему доводилось встречать (двусмысленный комплимент, надо признать), а Сара Мерфи,[90] чьи приемы никто не смог бы упрекнуть в недостатке изысканности и размаха, как- то написала Джулиану, умоляя прислать ей его рецепт sole veronique.[91] Мне было известно, что Генри нередко обедал с Джулианом вдвоем, я же удостоился подобной чести впервые и был весьма польщен, но вместе с тем ощутил какую-то смутную тревогу. В то время все выходившее за рамки обычного казалось мне исполненным скрытой угрозы, и, испытывая удовольствие, я тем не менее не мог отделаться от мысли, что Джулианом двигало нечто совсем иное, нежели бесхитростное желание насладиться моим скромным обществом. Дома я еще раз внимательно изучил записку. Невесомый, витиеватый стиль нисколько не развеял моих подозрений, что здесь кроется что-то еще. Я позвонил на коммутатор и оставил для Джулиана сообщение, что прибуду завтра, в час дня.
– Джулиан ведь ничего не знает о том, что случилось? – спросил я у Генри, найдя в тот же день возможность поговорить с ним наедине.
– Что? Ах да, – сказал Генри, оторвавшись от книги. – Разумеется, знает.
