– Он знает, что вы убили того фермера?!
– Вовсе не обязательно так кричать, – осадил меня Генри, резко повернувшись в кресле, и уже более спокойным тоном продолжил: – Он знал, к чему мы стремились. И полностью это одобрял. На следующий день мы приехали к нему домой. Рассказали о том, что произошло. Он был в восторге.
– Вы рассказали ему все, до конца?
– Не было ни малейшей причины его расстраивать, если я правильно понял твой вопрос, – произнес он и, поправив очки, вновь погрузился в книгу.
Как и следовало ожидать, Джулиан приготовил обед сам и сервировал большой круглый стол у себя в кабинете. После нескольких недель скверного расположения духа, скверных разговоров и скверной столовской пищи перспектива разделить с ним трапезу неимоверно ободряла – он был обворожительным собеседником, а приготовленные им блюда, несмотря на кажущуюся простоту, отличались изысканностью и полновесным вкусом и неизменно оказывали на гостя самое благотворное воздействие.
На столе было баранье жаркое, молодая картошка, горошек с луком-пореем и укропом, а также бутылка роскошного и безумно ароматного «шато-латур». Я поглощал все это с невероятным аппетитом и вдруг заметил, что возле моего локтя с ненавязчивым волшебством возникло четвертое блюдо – грибы. Мои старые бледные знакомые с тонкими ножками дымились в красном винном соусе, пахнущем рутой и кориандром.
– Откуда они у вас?
– О, а ты весьма наблюдателен, – сказал он, польщенный. – Чудесные, правда? И весьма редкие. Мне принес их Генри.
Я поспешно отхлебнул вина, чтобы скрыть ужас.
– Он утверждает… Ты позволишь? – кивком указал он на сотейник.
Я передал его, и он зачерпнул немного грибов и положил их себе на тарелку.
– Спасибо. О чем я говорил? Ах да. Генри утверждает, что именно эти грибы были излюбленным лакомством императора Клавдия. Интересно, если учесть обстоятельства его смерти – ты конечно же помнишь?
Я помнил. По приказу Агриппины в его любимое грибное блюдо подмешали яд.
– Хороши – не то слово, – промолвил Джулиан, откусив кусочек. – Тебе случалось сопровождать Генри в его экспедициях по сбору этих красавцев?
– Пока нет. Он как-то не приглашал.
– Должен сказать, мне никогда особенно не нравились грибы, но все, что он приносил мне, оказывалось божественным.
Вдруг до меня дошло. Это был отлично продуманный предварительный этап плана Генри.
– Значит, это не в первый раз?
– Да. Разумеется, я не стал бы доверять кому придется, но он, кажется, знает о них удивительно много.
– Думаю, вы правы, – отозвался я, вспомнив о том несчастном боксере.
– Поразительно, насколько хорошо у него получается все, за что бы он ни взялся. Он выращивает цветы, чинит часы, как настоящий часовщик, складывает в уме огромные числа. Даже если речь идет о чем-нибудь совсем простом, вроде повязки на порезанный палец, ему все равно удается сделать это лучше других. – Он вновь наполнил свой бокал. – Подозреваю, что родители Генри расстроены его решением целиком посвятить себя изучению античности. Конечно, я не могу с ними согласиться, и все же в определенном смысле это действительно достойно сожаления. Ведь он мог бы стать великим врачом, военным или физиком.
– Или великим шпионом, – рассмеялся я.
Джулиан рассмеялся в ответ:
– Каждый из вас мог бы стать отличным шпионом. Подслушивать разговоры высших чинов, непринужденно скользя меж столиков казино… Кстати, настоятельно рекомендую попробовать грибы – они изумительны.
Я допил вино.
– Пожалуй, не откажусь, – сказал я и аккуратно взял сотейник.
Покончив с едой, мы убрали посуду и сидели, болтая о всякой всячине, как вдруг Джулиан спросил, не замечал ли я в последнее время чего-нибудь необычного в поведении Банни.
– Да нет, в общем ничего такого, – ответил я и с великим вниманием стал разглядывать свою чашку с чаем.
Он удивленно поднял бровь:
– Правда? Мне кажется, он ведет себя очень странно. Только вчера мы с Генри беседовали о том, каким он стал бесцеремонным и несговорчивым.
– По-моему, он просто не в настроении.
Он покачал головой:
– Не знаю, не знаю. Эдмунд такой простодушный. Я никогда бы не подумал, что ему удастся удивить меня, речью ли, поступком, но недавно у нас с ним состоялся весьма неординарный разговор.
– Неординарный? – осторожно переспросил я.
– Возможно, он всего лишь прочитал нечто такое, что его встревожило. Однако я переживаю за него.
– Да? Почему?
– Честно говоря, я опасаюсь, что он близок к некоему пагубному религиозному обращению.
Я остолбенел:
– Правда?
– Я уже сталкивался с подобным. Во всяком случае, мне не приходит на ум другой причины столь внезапного интереса к этике. Не хочу сказать, что Эдмунд безнравственен, но я практически не встречал молодых людей, которых вопросы морали занимали бы в равно ничтожной степени. Поэтому я очень удивился, когда он со всей серьезностью начал спрашивать меня о таких туманных понятиях, как грех и прощение. Полагаю, он подумывает о том, чтобы стать прихожанином какой-нибудь церкви. Может быть, здесь замешана та девушка, как ты считаешь?
Он имел в виду Марион. Ее влиянию Джулиан обычно приписывал все недостатки Банни – лень, раздражительность, проявления безвкусицы.
– Возможно.
– Она католичка?
– По-моему, пресвитерианка.
Джулиан питал вежливое, но беспощадное презрение к иудейско-христианской традиции во всех ее формах и, полагаю, как и Плиний, на которого он походил во многих отношениях, втайне считал ее культом убогим и раздутым до нелепых размеров. Он всегда отрицал это в ответ на прямой вопрос, уклончиво ссылаясь на свою любовь к Данте и Джотто, но все откровенно религиозное откликалось в нем тревогой закоренелого язычника.
– Пресвитерианка? Неужели? – воскликнул он, словно не веря своим ушам.
– Кажется, да.
– Вот так-так… Что бы ни говорили о Римской церкви, это достойный и сильный противник. Обращение в католицизм я смог бы принять по крайней мере с уважением. Но я буду безмерно разочарован, если его уведут у нас пресвитериане.
В начале апреля погода неожиданно переменилась – настали не по сезону теплые, подкупающе щедрые деньки. Небо было ясным, в мягком, обволакивающем воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, солнце струило лучи на грязную землю со сладостным рвением, присущим июню. Деревца на опушке леса покрылись первым желтоватым налетом молодой листвы, в рощах раздавался хохот и перестук дятлов, и, лежа в постели у раскрытого окна, я слушал стремительный шорох талого снега, всю ночь не смолкавший в сточных канавах.
По прошествии недели все принялись опасливо гадать, как долго эта погода продержится. Оправдывая лучшие предположения, она держалась – спокойно и уверенно. На клумбах цвели нарциссы и гиацинты, на
