– Полиция – везде полиция, пусть даже здесь она называется Системой порядка. Называться можно, как угодно… А работать легче: технеты – я имею в виду маленьких технетов – контролируются гораздо легче. Поверь мне: я уже успел в этом разобраться. Но ты-то станешь не маленьким технетом; получишь тот уровень, какого достоин. За это могу поручиться.
Милов усмехнулся.
– Интересно, а твое начальство думает так же?
– Мое начальство думает так же. Ты же не думаешь всерьез, что я делаю тебе такое предложение и даю обещания от своего имени, как частное лицо?
– Не думаю, – сказал Милов искренне.
– Надо ли еще тебя уговаривать?
– Ты рискуешь, – сказал Милов. – Я ведь могу согласиться только ради того, чтобы внедриться…
– Конечно, такая вероятность есть. И какое-то время ты будешь испытывать некоторые неудобства: тобою будут интересоваться. Но это пройдет. И делаться это будет с максимальной деликатностью.
Милов кивнул и улыбнулся.
– Спасибо, коллега.
– Ты согласен?
– Ты же заранее знал, что я не соглашусь.
– Ничего подобного. Ты всегда умел логически рассуждать. И твоя хваленая порядочность не пострадает: ты сейчас не на службе, никому ничем не обязан…
– Все верно. И все-таки – нет.
– Объясни.
– Две причины. Первая: да, я прожил тут долго. Но это не моя страна.
– Это не логика, а лирика.
– И вторая. Не хочу жить среди каннибалов.
– Мы – каннибалы?
– И всегда были такими. Во все времена обожали пожирать своих. Вы людоеды, Клеврец. Живя здесь, я как-то притерпелся к этому. А потом увидал со стороны – и мне стало не по себе. Вы потому и стали технетами, коллега, что это снимает последние сдерживающие моменты: у технетов совести не должно быть по определению. А у вас ее никогда и не было; амбиции – были, и громадные, и сейчас они никуда не девались, а вот совести не было; я говорю о массе, конечно, единицы были порядочными и здесь. Но очень хорошо, что вы перестали выдавать себя за людей. А я хочу помереть человеком – как жил…
– Ты нас оскорбляешь, Милов.
– Да брось. Обидно, конечно, слышать такое, но правда не есть оскорбление.
Сейчас они разговаривали уже на ходу: Милов медленно шагал к пароходу, Клеврец не хотел отставать.
– Я ведь могу задержать тебя сейчас, – предостерег Клеврец. – И тогда разговаривать придется с другой позиции…
– Остерегись, Клеврец, – сказал Милов. – Ты ведь не умеешь плавать.
Он стоял рядом со сходнями, и Клеврец не сделал попытки удержать его.
– Прощай, – сказал Милов. – А знаешь, тут будет очень хорошо со временем.
– Я же говорил!
– Когда вы перегрызете друг друга. А люди останутся. Они ведь тут есть и сегодня.
– Люди! Такие, как Орланз?
– Нет, – сказал Милов. – Не такие, как Орланз.
Берег уже скрылся из вида. Милов стоял на корме, опершись на релинг, и хмуро смотрел на спокойную поверхность. На душе было скверно. Не получился даже и авантюрный пиратский вариант. Все должно было уже закончиться – а вышло так, что только начиналось на самом деле… Начиналось, чтобы совсем скоро завершиться уже окончательно – и плохо, так плохо, что хуже не бывает. Сейчас Милову даже не казалось самым страшным то, что погибнет – вместе с ракетами и кораблем – и он сам; плохо было потому, что он не привык проваливать задания, обманывать надежды, однако именно так получалось теперь. И предстоящая гибель казалась чуть ли не заслуженным наказанием за плохую работу.
А впрочем – разве игра совсем уже окончилась?
Отодвинув рукав, он взглянул на часы. Еще почти полтора часа оставалось до взрыва. Восемьдесят шесть минут. Даже при выполнении сложных задач приходилось укладываться и в меньшие сроки…
Что же мы имеем на сегодняшний день и час? Давай-ка разберемся хладнокровно.
Он снова попытался спокойно оценить положение.
Контейнеры были надежно укреплены в неожиданно просторном трюме, люк закрыт, затянут брезентом; южане, побыв недолго на палубе, спустились вниз: погода их не привлекала. Пассажирских кают на пароходе не было, но место нашлось для всех. Хотя капитан, небритый и, похоже, не выспавшийся как следует, счел, видимо, ниже своего достоинства знакомиться с сопровождавшими груз людьми, ими все же занялся один из помощников – а может быть, и единственный, черт его знал, – и указал, где можно будет поспать. По-морскому ранний обед уже давно прошел, но был обещан ужин, и оставалось только
