-- С какой стати им встречаться с тобой? Ты кто вообще такой?
-- Меня зовут Аппий Прим.
-- Римлянин? -- черноволосый на мгновение удивился, затем усмехнулся, -- ну-ну. Знаешь, что с тобой могут сделать за подобные фокусы,
Последнее слово явно было выделено иронией.
-- Это будут мои трудности. Назовись и ты.
-- Зови меня Армилл.
-- Я почему-то, так и думал, -- улыбнулся Прим[114]
.
-- Так что у тебя за дело? -- спросил Армилл.
-- Дело? Дело очень интересное...
Четырехэтажная инсула выглядела совсем малышкой в окружении вдвое более высоких зданий. Серые, не слишком ровно отштукатуренные стены. Кое-где штукатурка облупилась, обнажая краснокирпичную кладку. Внешние деревянные лестницы, ведущие на верхние этажи, совсем почернели от времени. Входная дверь была заперта, это говорило о том, что обитатели инсулы не склонны шататься по ночам -- не слишком частое явление в районе Субурского ввоза, чья ночная жизнь лишь немногим уступала по насыщенности дневной.
-- Вот и пришли, -- сказал Аппий.
-- Куда пршли? -- промычал галл.
-- Домой.
Аппий постучал кулаком в дверь. Безрезультатно. Постучал снова, для верности даже пару раз пнул.
-- Ну кто там ломится? -- недовольно откликнулся скрипучий голос, - сейчас собак спущу!
-- Нету у тебя собак, Тарквиний! -- крикнул Прим, -- открывай. Свои.
-- Какие еще свои? Свои все давно дома сидят.
-- Тебя что, негодный раб, давно не били? -- раздраженно поинтересовался Аппий, -- вспомнить палку захотел?
-- Иду, иду.
Щелкнул замок, дверь со скрипом отворилась, и на пороге нарисовался раб-привратник, плешивый старик, названный, словно в насмешку, по имени двух из семи древних царей Рима. В правой руке он держал коптящую масляную лампу, а в левой, на всякий случай, кухонный тесак. Привратник загородил вход и поинтересовался:
-- Чего надо? Нету квартир свободных, валите отсюда.
-- Старый, ты из ума выжил? -- возмутился Аппий, -- это же я! Только утром расстались!
Тарквиний подслеповато сощурился.
-- Господин Прим, что ли?
-- Он самый, пропусти.
-- А это кто с тобой?
-- Тебе не все равно? Гость мой.
Привратник посторонился. Аппий втащил под локоть Ганника, еле стоящего на ногах. Тарквиний счел нужным уведомить постояльца:
-- Госпожа еще не ложилась.
-- Меня дожидается? Предупреди ее, я сейчас к ней зайду. Уложу только в постель это тело.
После того, как Ганник наконец принял горизонтальное положение, к которому давно уже стремился, захрапев на деревянной кровати, застеленной набитым соломой тюфяком, в маленькой комнате на четвертом этаже инсулы, Прим, сопровождаемый привратником, проследовал вниз, в комнаты хозяйки. На пороге его встретила женщина, одетая в льняную лазоревую тунику с длинными рукавами, подпоясанную под высокой грудью. Женщина была весьма хороша собой. Складки туники мягко обтекали ее ладную, безупречную во всех отношениях фигуру. Из высокой прически, еще не разобранной ко сну, на плечи спадали черные вьющиеся пряди, обрамляющие не слишком загорелое, но и не бледное лицо, лишенное следов румян и притираний и оттого более миловидное, прекрасное в своей естественности.
Ливия Терция[115]
, хозяйка инсулы, была женой купца, чьи торговые дела надолго уводили его прочь от дома, занося в такую даль, которую и представить себе невозможно, на Касситериды, Оловянные острова[116]
. Дома он отсутствовал даже не месяцами -- годами. Вот и пришлось ему обеспечить жену постоянным доходом. Инсула Ливии, хоть и не слишком привлекательная на вид, имела хорошую репутацию, снять здесь квартиру было непросто. Хозяйка придирчиво отбирала постояльцев, и их деньги играли здесь не главную роль. Сама она, в глазах соседей, была образцом добродетели: скромна, приветлива. Те, кто общался с ней достаточно тесно, отметили бы, что она вдобавок невероятно умна и образована, что впрочем, являлось необходимым качеством для женщины, самостоятельно ведущей дела в отсутствии мужа, которого если кто и видел, то уж точно не запомнил, ибо появлялся он нечасто и ненадолго. С неиссякаемым любопытством соседи наблюдали за хозяйкой, фактически вдовой при живом муже, дивясь, как такая красавица живет совсем одна в окружении всего лишь трех-четырех рабов. Однако Ливия не давала ни малейшего повода для досужих сплетен своим целомудрием, вызывая раздражение некоторых похотливых самцов и уважение их жен.
