– Чистый Мэрилин Мэнсон. В принципе, это было круто. Но на ОРТ не прокатило. «СПИД» мы, кстати, снимали на свои деньги, тысяч пятнадцать вбухали.
– А что важнее на первом этапе – клипы на телевидении или ротация песен на радио? – спросил я, жуя сухарики из вазы.
– Наверное, радио, – ответил Бурлаков, поглаживая нервно хлюпающего боксера. – Но у меня с радийщиками всегда были фиговые отношения. Я за свою жизнь не устроил ни одной песни ни на одну станцию.
– Как так? А «Мумий Тролль»?
– И «Мумий Тролль» поначалу отказывались. Я уж не говорю о «Туманном стоне» или «Deadушках». И с Земфирой было то же самое, Только Миша Козырев поддержал, с «Нашего радио». С февраля девяносто девятого года он запустил в ротацию «СПИД». Песня зацепила, и пошла волна. «У тебя СПИД, и значит, мы умрем!» – пропел Бурлаков тихо.
Ему в унисон жутко завыл боксер.
– Умная собака, – заметил я. – Все понимает про СПИД.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
У нас дома жила умная кошка Сильва. И доберманша Магда. Когда Магда жрала из своей тюремной миски, к ней лучше не подходи. А Сильве захотелось поиграть. И нарвалась. Псина цапнула ее за морду и вывихнула кошечке челюсть. Кости у Сильвы куриные. Перышки просто. Она не мяукала от боли – ругалась благим матом, не замолкая ни на секунду. Челюсть набок, язык наружу. Я стал звонить ветеринару. Магда чувствовала свою вину, скулила и терлась носом о мои колени. Айболит сказал, что у юных кошечек (а Сильва была еще нецелованной девочкой) кости действительно такие хрупкие, что вправить их нет никакой возможности. Приводите, мол, на усыпляющий укол. Как только он произнес эти слова, матерящаяся Сильва вдруг поднялась на задние лапы и одним движением левой вправила себе челюсть...
– ...Потом появился «Реал рекордз», – несмотря на мою полудрему, продолжал свой рассказ Бурлаков. – С двадцать седьмого апреля начал эфириться по телику клип «Ариведерчи». Восьмого мая состоялась презентация альбома, десятого пластинка ушла в продажу.
– А первый концерт когда был?
– Платный?
– Да любой. Нужно до выхода альбома устраивать концерты, или лучше – после?
– Это в разных случаях по-разному. У меня практика такая. Вот, скажем, первый диск «Мумий Тролля» «Морская» вышел двадцать четвертого апреля девяносто седьмого года. Но мне еще в марте клуб «Парижская жизнь» предлагал пятьсот баксов за концерт. За месяц до релиза пластинки. Я отказался. Мы договорились не выступать, не пускать группу в тур, пока она не будет стоить две тысячи долларов.
– Ага, – я пометил в блокноте, – очень ценная информация. Клевый ход.
– С Земфирой – та же схема. Первый концерт у нее вообще был бесплатный. Как сейчас помню, первое сентября девяносто девятого года. Мы играли на Манежной площади, на празднике журнала «Yes». Я с «Yes» договорился таким образом, что Земфира для них отработает, а журнал информационно поддержит ближайшее выступление «Мумий Тролля». Такой вот кульбит.
Еще в марте – апреле я убедил людей на местах, что Земфира – это суперпроект, и они мне в какой-то момент стали заносить деньги за будущие концерты. Тур начался с Риги, потом была Украина, ну и так далее. Организаторы первых концертов сняли просто бешеные бабки. Ведь поначалу Земфира стоила всего две штуки. Но потом мы каждый месяц поднимали цену на тысячу.
– А сколько в месяц было концертов?
– Я вот, кстати, Земфиру перед туром спросил: сколько осилишь? Она: «двадцать без вопросов». В сентябре прошло девятнадцать. И в сентябре она первый раз сорвалась. Не выдержала напряжения. Позвонила из Краснодара и сказала, что у нее проблемы с ухом, что она не может выступать. Я попадал тысяч на двенадцать минимум. И мы ее, конечно, уговорили. И она пела с больным ухом, а боль была такая...
– Не щадили вы девушку, Леонид!
– Понимаете, я ее гнал, чтобы скорее отдать долги, но если б Земфира тогда, вначале, сказала – только пятнадцать концертов, я бы делал пятнадцать. Десять так десять. Но она и сама хотела побыстрее рассчитаться. И таким образом десятого октября девяносто девятого года весь долг был закрыт.
– То есть вы за полтора месяца отбили с концертов сто тридцать штук?
– Пятьдесят процентов долга закрыли с продажи компактов и кассет. – Бурлаков заглянул в свой талмуд. – Вот, смотрите, второго октября мы оставались должны всего десять долларов. И потом пошел плюс. А где-то с десятого октября я уже потерял контроль над ситуацией.
– В каком смысле? – спросил я, представляя Маню в образе антилопы из мультфильма, из-под копыт которой хлещут золотые монеты.
Бурлаков меня слегка остудил:
– Пришла Земфира с братом, и они сказали: мы не хотим с тобой больше делать концерты. Мол, плохая организация, здесь фигово накормили, там дали раздолбанный автобус и гостиницу с тараканами. В принципе, я не продюсер...
«Блин, если ты не продюсер, то кто же тогда я?» – мелькнуло у меня.
– ...И не финансовый гений. Я помогаю артисту взлететь, а потом, конечно, хочу получать свои деньги с процесса. При этом я беру обычные агентские шесть процентов. Мой заработок за всю историю с Земфирой составил всего тридцать четыре тысячи.
В общем, они сказали: мы хотим сами делать концерты. Ну, хотите, делайте, ответил я. Потом появилась Настя Калманович.
– Когда? – Я подумал о той, Маниной Насте, обтянутой сверкающей змеиной кожей. Брякнул бессознательно: – Кобра.
– Что? – переспросил Бурлаков.
– «Шутник. Будешь жарить шашлык из этого невеста, не забудь пригласить», – отбоярился я очередной цитатой.
Хмыкнув, Леня продолжил:
– Двенадцатого сентября был концерт в Риге, там они и познакомились. Стали общаться. А потом мне сказали, что теперь Настя будет организовывать концерты. У нее в Риге свое агентство. От ее имени позвонили какие-то люди. Мол, волноваться не надо, все долги вернут.
– В общем, вы расстались с Земфирой без обид?
– Обид нет, кроме одной, – вздохнул Бурлаков. – Это как к своему ребенку обида. Который от тебя вдруг отвернулся и ушел... Мы потом, когда альбом «Земфира» допечатывали, в оформлении дорисовали стул.
– Стул? Зачем стул?
– Ну, намек такой. Мол, пошли дела у Земфиры – вот уже первую мебель купила...
Напоследок я рассказал Бурлакову о Мане. Вложив в повествование всю свою страсть, фантазию, образное мышление, Леня согласился послушать ее уфимский материал. И даже пообещал (к моему тайному восторгу – ведь какой из меня, право, продюсер!), если понравится, заняться нашими делами.
Это было бы символично, очень символично. Концептуально, как любила выражаться Маня: затмить Земфиру нам бы помог тот, кто ее, собственно, и открыл.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Вышел от Бурлакова окрыленный. Песочил дождь. Я подставил под редкие струи красные от бергамота щеки. Было далеко за полночь, метро не работает, в кармане пятьдесят рублей – никто до Чертанова за эти деньги не повезет. Придется ночевать на Киевском вокзале, благо тут недалеко.
В зале ожидания уселся на желтый стульчик и стал рассматривать мозаику на потолке. Я несколько близорук, как Сезанн (ха-ха!), и хохляцкие гульбища быстро перенеслись в моем воображении на остров любви Киферу – заповедный остров, я знаю каждый его клочок. Золотистый свет, легкая дымка, три парочки на переднем плане картины в самом начале эротической игры... [43]
