Собранія. Без такого удовлетворенія вождел?нных мечтаній масс никакая власть ни при каких условіях не могла бы 'канализировать' (выраженіе Милюкова) революціонную стихію, ибо ее нельзя было успокоить и удовлетворить только словесным пафосом о политических и гражданских свободах. Когда впосл?дствіи б. лидер 'цензовой общественности' на іюньском съ?зд? партіи к. д. говорил, что задача партіи 'защитить завоеванія революціи, но не углублять ее', его слова не могли звучать в унисон с тогдашним воспріятіем масс, но и в дни мартовскаго 'общенароднаго порыва' они были бы чужды.
М?шало не классовое сознаніе буржуазнаго правительства, на котором революціонные демагоги строили свою агитацію. Нев?рно, что Временное Правительство представляло 'интересы капитала и крупнаго землевлад?нія', несмотря на присутствіе в нем 'н?скольких либеральных людей', как утверждал представитель читинскаго Сов?та Пумпянскій на мартовском Сов?щаніи Сов?тов. И не только он, но и вс? единомыслившіе с ним. Полк. Пронин вспоминает, как в. кн. Серг?й Мих. узнав о состав? временнаго правительства, зам?тил н?сколько поверхностно: 'все богатые люди'. 'Князь — богач' — повторил о кн. Львов? Троцкій. Н?т, милліоны Терещенко и Коновалова рефлекторно не окрашивали политики 'благов?рнаго правительственнаго синклита' (под таким титлом в церквах поминалась 'революціонная' власть). Неудачный термин — 'цензовая общественность' не покрывал собою Временное Правительство. Посл?днее далеко не представляло собою 'гармоническое ц?лое', но, как ц?лое, оно пыталось не сходить с позицій арбитра между классовыми стремленіями — лидер 'революціонной демократіи' Церетелли с полной искренностью мог говорить, что правительство не вело 'классовой политики'[472].
Правительство было в тисках той презумпціи, в атмосфер? которой оно возникло. От этого гипноза оно не могло окончательно отр?шиться, несмотря на грозные симптомы иногда клокочущей и бурлящей стихіи. В сознаніи в гораздо большей степени отпечатл?лся тот общій облик февральских дней, который побудил 'Р?чь' назвать русскую революцію 'восьмым чудом св?та' и внушил н?которую иллюзію политикам, что страна на первых порах может удовлетвориться своего рода расширенной программой прогрессивнаго блока: 'в стран? н?т и признаков волненій и событій, возбуждающих опасенія' — говорил Родзянко на частном сов?щаніи членов Гос. Думы 5 марта. В критическіе часы впосл?дствіи в интимных бес?дах — как записывают современники — члены Правительства признавались, что они 'вовсе не ожидали, что революція так далеко зайдет'. 'Она опередила их планы и скомкала их' — записывает ген. Куропаткин бес?ду с кн. Львовым 25 апр?ля: 'стали щепками, носящимися по произволу революціонной волны'. Д?йствительность была не так уж далека от безвыходнаго положенія, характеристику котораго давали посл?днія слова премьера. Жизнь довольно властно предъявляла свои требованія, и Правительство оказывалось вынужденным итти на уступки — творить не свою программу, а сл?довать за стихіей. Оно попадало между молотом и наковальней — между требованіями подлинной уже 'цензовой общественности', маложертвенной и довольно эгоистично и с напором отстаивавшей свои имущественные интересы, и требованіями революціонной демократіи, защищавшей реальные, а подчас и эфемерные интересы трудовых классов — эфемерные потому, что революція, как впосл?дствіи выразился один из лидеров 'революціонной демократіи', 'инерціей собственнаго движенія была увлечена за пред?лы реальных возможностей' (Чернов). Эту 'инерцію собственнаго движенія' проще назвать демагогіей, ибо вс? безоговорочныя ссылки па 'жел?зную логику развитія революціи', которую на подобіе 'лавины, пришедшей в движеніе, никакія силы челов?ческія не могут остановить' (Троцкій), являются попытками или запоздалаго самооправданія или безотв?тственнаго политиканства. Достаточно ярко выразил закон 'инерціи' на мартовском Сов?щаніи Сов?та уфимскій делегат большевик Эльцин, не оторвавшійся еще тогда от общаго соціалистическаго русла и возражавшій 'дорогому нам вс?м' меньшевику Церетелли; этот враг 'государственнаго анархизма' линію поведенія революціонной демократіи опред?лял так: 'она должна заключаться в том, чтобы выше и выше поднимать революціонную волну, чтобы не дать ей возможности снизиться, ибо... если эта волна снизится, то... останется отмель, и на этой отмели останемся мы... а Временное Правительство будет в русл? р?ки, и тогда нам не сдобровать'.
Мы не знаем, сум?ло ли бы правительство иного состава — правительство, рожденное на почв? большей или меньшей договоренности о войн? и соціальной программ? минимум, которую надлежало осуществить в 'переходное время' — до Учр. Собранія[473], преодол?ть многообразную стихійную 'лавину'; оно встр?тило бы к тому же большее противод?йствіе со стороны т?х классов, которые в общем поддерживали политику власти 'цензовой общественности'. Вокруг такого неизб?жно коалиціоннаго правительства могло бы создаться, если не однородная правительственная партія, то объединеніе партійных группировок, связанное как-бы круговой порукой — оно давало бы правительству большую базу, ч?м легко улетучивающіяся настроенія 'медового м?сяца'. Такое правительство могло бы д?йствовать см?л?е и р?шительн?е, и ему легче было бы противостоять демагогіи. Если договор был немыслим в момент, когда нужно было немедленно д?йствовать, то ход революціи неизб?жно предоставлялся игр? случайностей. Временному Правительству перваго состава побороть стихію органически было не под силу. Уже 2-го Гиппіус записала свои 'сомн?нія насчет будущаго' — ея сомн?нія аналогичны т?м, которыя высказывал Кривошеин: 'революціонный кабинет не содержит в себ? ни одного революціонера, кром? Керенскаго'. ...'Я абсолютно не представляю себ?, во что превратится его (Милюкова) ум в атмосфер? революціи. Как он будет шагать на этой горящей, ему ненавистной почв?... Тут нужен громадный такт; откуда — если он в несвойственной ему сред? будет верт?ться?' Психологія, отм?ченная беллетристом-наблюдателем, в гораздо большей степени вліяла на неустойчивую политику власти, нежели отсутствіе того волевого импульса, которое так часто находят в д?йствіях Временнаго Правительства[474]. Р?шительн?е других выразил это мн?ніе вышедшій из состава Правительства и мечтавшій о крутых контр-м?рах для борьбы с революціей Гучков; он опред?лял характер правительства словом 'слякоть'. (Запись Куропаткина 14-го мая); н?которое исключеніе Гучков д?лал для Милюкова... Суть же была не в 'интеллигентском прекраснодушіи', а в том, что правительство усваивало декларативный 'язык революціи', т. е., в н?которой степени дух времени, но не ея сущность. Отсюда рождалось впечатл?ніе, что Правительство является лишь 'пл?нником революціи', как выразился один из ораторов большевицкой конференціи в конц? марта.
2. Восьмичасовой рабочій день.
Конечно, нев?рно утвержденіе Керенскаго в третьей его книг?, предназначенной для иностранцев (L'Experience), что соціальному творчеству Временнаго Правительства была положена преграда той клятвой, которую члены Правительства вынуждены были дать — не осуществлять никаких реформ, касающихся основных государственных вопросов: такой клятвы члены Правительства не давали, и во всяком случа? она не воспрепятствовала почти в первые дни декларативно провозгласить, по тактическим соображеніям, независимость Польши[475]. Сл?дует признать, что огромной препоной для соціальных экспериментов являлась война с ея напряженными экономическими требованіями. Сама по себ? война психологически могла сод?йствовать воспріятію т?х соціально-экономических заданій, которыя ставили соціалистическія партіи. Весь мір, в той или иной степени, переходил к планом?рному государственному вм?шательству в народное хозяйство. Далее до революціонное 'царское' правительство в Россіи вынуждено было робко вступить на путь регулированія и контроля производства. Но революція, символизировавшая собою хирургическую операцію над общественным организмом, грозила зар?зать ту курицу, которая несла во время войны, по выраженію Шингарева, 'золотая яйца'. В этой несовм?стимости революціи с войной и крылась причина подлинной трагедіи Россіи — трагедіи, из которой без потрясеній, при растущем экономическом кризис?, найти выход было чрезвычайно трудно.
Иллюстраціей к сказанному представляется исторія вопроса о восьмичасовом рабочем дн?, стихійно выдвинувшагося в Петербург? в первые же дни и отнюдь не по иниціатив? Сов?та — скор?е даже 'вопреки директивам' центра. Вопрос возник в связи с вынесенной по докладу Чхеидзе 1170 голосами против 30 резолюціей Сов?та 5-го марта по поводу прекращенія политической стачки. Указывая, что 'первый р?шительный натиск возставшаго народа на старый порядок ув?нчался усп?хом и в достаточной степени обезпечил позицію рабочаго класса в его революціонной борьб?'. Сов?т признал 'возможным нын? же приступить к возобновленію работ в петроградском район? с т?м, чтобы по первому сигналу вновь
