оторванность от низов — попытка итти наперекор стихіи вела государство к гибели[367].
С такой апріорной характеристикой народных переживаній связывается столь же апріорное сужденіе о примитивности патріотических устремленій масс, не понимавших государственнаго смысла слова ''отечество'. Ген. Селивачев в дневник? от 11 марта опред?лил это так: 'Ожидать счастливаго окончанія для нас войны невозможно... Выборный начальник 'хам', не зная Россіи и не понимая ея исторических задач, несомн?нно будет разсуждать так, как и его гражданин-солдат, который знает только свою волость и ее только считает своим отечеством'. Не поддаваясь соблазну сд?лать экскурс в область народной психологіи, ограничимся лишь зам?чаніем, что в ходячей формул?: 'мы — пензенскіе, тамбовскіе или вятскіе', столь часто находящей себ? м?сто в мемуарных откликах[368], в сущности в гораздо большей степени проявляется фигуральное выраженіе довольно элементарной истины, что Россійская Имперія в силу своих географических, топографических и экономических условій располагает огромными оборонительными рессурсами, которых н?т в других европейских странах — рессурсами, в борьб? с которыми может спасовать самая усовершенствованная военная техника. В дни второй міровой войны фландрское пораженіе, предопред?лившее судьбу Парижа, означало для Франціи катастрофу; захват 11 русских губерній (правда, польских, незначительных по разм?рам), в эпоху перваго мірового катаклизма, никакой государственной катастрофы Россіи не предв?щал. Во времена Наполеона западно-европейская практика установила неизб?жность капитуляціи страны при захват? непріятелем столицы. Военный геній французскаго полководца не ожидал встр?тить иного в варварской Москв? — надежды его оказались обманчивыми и отнюдь даже не в силу особаго народно-патріотическаго подъема (исторія 1812 года полна прозы). Означало ли «то, что 'Россія', как таковая, ничего не говорила кр?постному населенію, как яко бы не говорила и через стол?тіе народу, освобожденному от пом?стнаго ига? Отнюдь н?т[369].
Воспроизведем в вид? иллюстраціи довольно яркую сцену, описанную в мартовском дневник? 17 г. ген. Болдыревым. В Псков? 5 марта парад. Войска по 'нел?пому' распоряженію нач. гарнизона Ушакова выведены без оружія 'в вид? какой-то сборной команды'. 'В глазах рябило от красных ленточек и флагов с надписью: 'Да здравствует Свободная Россія'. На м?ст? собралась огромная толпа. Настроеніе, как сообщили в штаб, 'крайне тревожное'. Надо было найти выход для скопившейся энергіи. И Болдырев своим зычным голосом, поздравив войска с переходом к новому государственному строю, крикнул: 'Да здравствует Россія!' 'Раздалось б?шенное 'ура'... Толпа рев?ла вм?ст? с солдатами, чувствовалось, что... в этот момент толпу, опьяненную и взвинченную до посл?дняго пред?ла, легко можно было бросить и на подвиг, и на преступленіе'... Посл? 'н?скольких горячих слов' Болдырев заявил, что главнокомандующій будет удивлен, видя войска на парад? 'безоружными', и приказал разойтись по квартирам и прибыть вновь в 'положенном уставом вид?'. Отв?т — 'громовое ура'. Парад состоялся. Говорил Рузскій — 'тихо, тепло, по-отечески'. Его любили, и при отъ?зд? ему была устроена овація и войсками, и народом, хотя 'вензеля на его погонах с буквой Н как-то особенно коробили глаза среди моря революціонных знаков'... Русская армія неразрывно связана с мужицкой Русью. Никакой подготовленностью, никаким посторонним вліяніем и возд?йствіем нельзя объяснить тот факт, что во вс?х резолюціях, принимавшихся на крестьянских собраніях в март?, требовалось довести войну 'до поб?днаго конца' и сохранить неприкосновенность территоріи. Если вліяніе большевиков в деревн? было незначительно[370], то связи с партіей, выставившей на своем знамени 'Земля и воля', были значительны. В партіи сильно было и циммервальдское теченіе. Очевидно, не крестьяне должны были приспособляться к своим политическим руководителям, а обратно. Не приходится поэтому поддерживать тезис, получившій изв?стную популярность в н?которых русских общественных кругах и нашедшій отклик в первых обозр?ніях революціонных событій, который вышли из-под пера иностранцев (напр. Chessin), — тезис, согласно которому, русскій солдат на войн? сражался не за Россію, а за Императора и с устраненіем этого символа отпали побудительныя причины для героизма и жертвенности.
2. Поб?доносная война.
Офиціальная версія происхожденія революціи, данная партійным оратором в Учредительном Собраніи, не может быть отнесена к числу концепцій исторических, ибо в значительной степени противор?чит фактам. Не потому ли 'вождь партіи' Чернов, вступив уже на стезю историческую и опред?ляя источники 'рожденія февральской революціи', присоединился к другому объясненію: 'р?шающую роль в наступленіи революціи сыграла военная неудача, когда перед 'общественным мн?ніем и народным сознаніем' вырисовался 'фактическій проигрыш войны'. Тогда 'страна попробовала спастись революціей'. Такая точка зр?нія н?сколько неожиданна, ибо коммунистическими писателями она всец?ло приписывалась 'буржуазіи', которая пыталась революціонному перевороту придать характер 'возмущенія военными неудачами Царя'. В д?йствительности это объясненіе почерпнуто из общественных переживаній бол?е ранняго времени — неудач 15 г. и первых разговоров о 'дворцовом переворот?' — психологіи, с н?которым запозданіем переданной Родзянко в посл?революціонных воспоминаніях и реально не соотв?тствовавшей личным его настроеніям перед революціей. Наканун? революціи сознанія о 'фактическом проигрыш? войны' уже не могло быть, а т?м бол?е уб?жденія, что 'военная энергія арміи была уже как бы пулею на излет?, безсильно отскакивающей от груди непріятеля'. Продолжавшіеся разговоры о перспективах 'сепаратнаго мира', как пытались мы показать, (см. мою книгу 'Легенда о сепаратном мир?') в значительной степени были агитаціонным политическим орудіем. Даже компромиссная концепція, которую в худшем случа? допускал в середин? 16 г. в. кн. Ник. Мих. — ни поб?дителей, ни поб?жденных, не ставилась уже в сознаніи оппозиціонной общественности: ''мы не хотим мира без поб?ды' — заявлял ея лидер с кафедры Гос. Думы 15 февраля 17 г.; Милюков, по компетентному свид?тельству Набокова, до революціи 'глубоко в?рил в 'поб?дный конец'.
В дни революціи старая концепція была подновлена: переворот произошел во имя поб?доноснаго окончанія войны[371] (Госуд. Дума вступила в борьбу с властью 'ради поб?ды' — гласило обращеніе моск. гор. Думы 28 февраля) и достиженія исторических задач, лежащих перед Россійской Имперіей. Руководящая идея революціи заключалась в поб?д? над германским имперіализмом — утверждал Родзянко в московском Государственном Сов?щаніи. Наибол?е ярким выразителем этих имперіалистических чаяній передовых слоев 'буржуазіи' был, как изв?стно, сам лидер этой 'цензовой' общественности и первый министр ин. д. революціоннаго правительства. Его рупором на ролях народнаго трибуна был депутат Родичев, со свойственным ему пафосом зажигавшій слушателей на митингах заманчивой перспективой будущаго величія Россіи. В первый момент революціи едва ли мог найтись среди политических д?ятелей такой оптимизм, который стал бы объяснять петербургскій солдатскій бунт и рабочую забастовку с призывами 'долой войну!', 'долой самодержавіе', осуществленіем отдаленных 'національных' чаяній. Палеолог разсказывает, что 4-го Милюков пос?тил послов (Франціи, Англіи и Италіи). Прежде ч?м начать формальный разговор, французскій посол попросил офиціальнаго гостя высказать свое откровенное сужденіе о положеніи вещей. В порыв? искренности (так казалось послу) Милюков отв?тил: 'в теченіе 24 часов я переходил от полнаго отчаянія почти к полной ув?ренности. Мы не хот?ли этой революціи перед лицом врага[372]. Я даже ее не предвид?л: она совершилась помимо нас... Теперь д?ло идет о спасеніи Россіи, ведя войну до посл?дняго, до поб?ды'. Но Милюков ничего реальнаго не мог еще сказать послам — в?дь в согласительную ночь вопрос о войн? остался открытым. Палеолог был неудовлетворен: люди, которые пришли к власти, по его мн?нію, не им?ли ни опред?ленной точки зр?нія, ни необходимой см?лости в такой тревожный момент; надо в рядах Сов?та искать энергичных людей с иниціативой. Первый 'манифест' новаго правительства по своему сдержанному тону о войн? привел посла даже в негодованіе: хотя и была упомянута в?рность союзным обязательствам и об?щана война до поб?ды, но ничего не было сказано о прусском милитаризм? и о ц?лях союзников. Дантон и Гамбетта говорили по другому. Свое недовольство Палеолог тотчас же выразил министру ин. д., на что посл?довал отв?т: 'предоставьте мн? время', причем министр об?щал найти в ближайшій срок повод удовлетворить дипломатических представителей союзных держав.
Повод представился 11 марта, когда послы вручали в Маріинском дворц? новому, признанному
