Последняя фраза относилась уже непосредственно к самому Зайнулле. Верьясов схватил его за бороду, приподнял над землей, а ствол автомата приставил к ямочке у основания горла.
– Считаю до трех! Стреляю мгновенно без паузы на размышление. – И начал отчет: – Р-раз!
– Господи! – Ксения умоляюще посмотрела на Максима. – Почему мы должны уподобляться животным, чтобы докопаться до истины?
– Животные гораздо милосерднее нас, – скривился Максим. – Они убивают, чтобы утолить голод. Эти твари убивают, – кивнул он на Рахимова-младшего, – чтобы кровью утолить жажду власти.
– Хорошо, шурави! – Глаза Рахимова сузились. – Я отдам тебе карту. Но мои взрывники взорвут фугасы, даже если я не подам условного сигнала.
– Когда они должны взорвать? – повторил вопрос Верьясов.
– Через час, – усмехнулся Рахимов. – Вы думаете успеть? Мы заложили десять фугасов. Это больше сотни тротиловых шашек и два десятка противотанковых мин. Ухнет так, что услышат в вашей Москве. А от перемычки ничего не останется.
– Карту! Давай карту! – Верьясов пнул его в бок.
– А зачем мне карта? – ухмыльнулся Зайнулла. – Она у подрывников. После взрыва перемычки она нам больше не понадобится.
– Каким образом вы намерены взорвать фугасы? – спросил Максим.
– Мы установили радиоуправляемые мины. Мои ребята готовы взорвать заряды при малейшей опасности. Их мало, но они хорошо вооружены. Они моментально повернут ручку взрывного устройства, если заметят ваших солдат.
– Не повернут. – Верьясов рванул его за шиворот и поставил на ноги. – Пойдешь с нами. Стоит твоим ублюдкам шевельнуться, тотчас схлопочешь пулю в лоб.
Рахимов пожал плечами и усмехнулся:
– Как прикажешь, командир!
Максим подошел к ним вплотную и пристально посмотрел на Верьясова:
– Выходит, это ты Чингис? Что ж не вспомнил свою кличку, когда тебя об этом спрашивали?
Сергей перекинул автомат из руки в руку и ухмыльнулся.
– И что с того? Чингис я или нет, какое тебе, спрашивается, дело? Садыкова надо было убрать, и я это сделал руками Катаева. Но про вас, честное слово, речи не было. Вы сами ввязались в драку. Впрочем, сделали то, на что я даже не смел надеяться. Горбатова рано или поздно все равно пришлось бы ликвидировать.
– Ну, ты мерзавец! – Максим покачал головой. – Я знаю тебя очень давно и то поражен твоими талантами.
– Жизнь такая! – Верьясов хлопнул его по плечу. – Нас учили служить Родине, учили защищать ее безопасность, и муки совести ни при чем, если приходится избавляться от врага. Здесь любые способы хороши. Не мне тебя учить, Максим! Еще неизвестно, как бы ты повел себя в подобной ситуации. В поганые моменты работаем погаными методами, иначе не выжить...
Максим молча смотрел на бывшего друга.
В принципе Сергей абсолютно прав. Будь он сам при исполнении, разве не поступил бы точно так же? Хотя при чем тут служба? Сейчас они действительно просто пытаются выжить. И думать в это время о чистых руках и позволять угрызениям совести загонять себя в угол значит только одно – окончательно и бесповоротно подчиниться судьбе, которая, как известно, не щедра на пряники...
Два дюжих спецназовца, заломив руки Зайнулле, волокли его к катеру, а Верьясов шел следом и что-то говорил назидательным тоном, словно учитель, порицающий нерадивого ученика.
Максим отвернулся, затем подошел к Ксении и взял ее за руку.
– Ксюша, вы с писателем и Анютой останетесь здесь. Мы не знаем, что нас ждет на перемычке, но там будет очень опасно. Эти ребята – фанатики. Они пойдут на что угодно, – кивнул он в сторону Зайнуллы.
– Но как же съемки? – Ксения неожиданно для себя заплакала. – Я хочу сказать... Моя работа... Ты... – Она обхватила его за плечи и, захлебываясь слезами, запричитала: – Господи, родной мой, возьми меня с собой... Я умру, если с тобой... Возьми меня... Я умею стрелять... Я буду с тобой... – Она умоляюще заглядывала ему в глаза, но Максим отводил взгляд в сторону и непреклонно качал головой.
– Нет, Ксюша, не могу... Останешься здесь... Там очень опасно!
– Максим, но я ведь люблю тебя! Максим... – Она обняла его за шею и уже не говорила, а просто плакала.
– Ксения, – Костин подошел к ним, взял женщину за руки и оторвал от Максима, – нельзя плакать накануне боя. Мужчины начинают себя жалеть и от этого слабеют. Нам нельзя сейчас слабеть, Ксения. Нам нужно вернуться. И если вы любите Максима, то немедленно успокоитесь.
– Да, да. – Ксения посмотрела на него более осмысленно. – Мы остаемся. Только... – она оглянулась на Ташковского, который держал на плече камеру, – как же...
– Съемки я беру на себя. У Верьясова найдутся ребята, которые сделают это более-менее профессионально. Надеюсь, это лучше, чем ничего?
Ксения улыбнулась:
– Спасибо вам, Юрий Иванович! Вы поразительный человек! Всегда найдете выход.
– А это наша работа, – ответно улыбнулся Костин, – сначала откопать вход, а потом найти из него выход. – И он хлопнул Максима по плечу: – Пошли, брат! Скорее уйдем – быстрее вернемся!
Глава 32
Они молча наблюдали, как отчаливает катер. На борту уместилось всего двенадцать человек вместе с Максимом, Костиным, Верьясовым и Зайнуллой.
Остальная группа спецназа направилась вдоль берега бегом.
– Как вы думаете, они успеют? – Ксения умоляюще посмотрела на писателя.
– Я думаю, что такие люди, как Костин и ваш Максим, сделают все, чтобы добиться цели, – ответил Ташковский. – Но Верьясов мне не понравился. Он слишком жесток, даже для войны.
– Что вы понимаете в войне? – неожиданно подала голос Анюта. Все это время она сидела молча, глядя на свои руки, покоившиеся на коленях. Теперь же девушка подняла голову, и глаза ее гневно сверкнули. – Не судите о людях, если ни черта не смыслите в жизни.
– Вероятно, вы правы, Анюта. – Ташковский виновато улыбнулся. – Я описывал схватки, драки, сражения, упивался кровавыми сценами и только сейчас понял, сколько в них на самом деле крови, грязи, боли, если это происходит в реальной жизни... Мне кажется, теперь я буду писать по-другому.
Сказав это, он неожиданно поверил, что так и будет. Он заслужил право писать так, как он того хочет. Заслужил своими страданиями, искалеченными руками, наконец. Фельдшер спецназа смазал их какой-то мазью, перевязал, и Ташковский чувствовал себя, несомненно, лучше, чем несколько часов назад. Слова Анюты задели его за живое.
Эта изможденная, измученная девушка неожиданно произнесла вслух то, о чем он старался не думать. Но все же он многое переосмыслил за последнее время. И надеялся, конечно, если удастся выкарабкаться из этой проклятой мясорубки, тотчас отправиться в Москву, подлечиться, привести в порядок свои дела. А затем исполнить давнюю мечту – купить дом с яблоневым садом где-нибудь в Курской или Липецкой области, подальше от сутолоки и соблазнов столицы. Вокруг дома он велит разбить цветники и еще построит конюшню для парочки лошадей. И непременно заведет себе кавказскую овчарку и назовет пса Дюк или Дэв. Именно так звали его собак в детстве.
Конечно, он не бросит писать. Но станет относиться к делу серьезнее. Три его последние книги были откровенной туфтой. Они изобиловали ходульными персонажами, а сюжет, хотя и был лихо закручен, все же высосан из пальца. Правда, их быстро раскупили, частично по инерции, но большей частью благодаря рекламной кампании и усилиям Раткевича. Критики тоже были весьма снисходительны, но сам Артур прекрасно понимал, что книги никуда не годятся. И предпочитал не говорить о них, как о непутевых детях, которых стыдятся родители.
Он чувствовал, что теряет легкость пера, а пронизывающая каждый роман ирония, которую так ценили и любили его читатели, все чаще и чаще стала походить на сарказм. К тому же он заметил, что постепенно теряет живость воображения, и это тревожило сильнее всего.
Но, пройдя сквозь испытания, страдания и унижения, Ташковский твердо поверил, что сможет теперь
