нибудь рода умрёт от жестокого перепоя, или начнётся осень, ливни и непроходимые дороги, так что вся жизнь замрёт до следующего походного сезона. К началу которого кто-то успеет умереть, а кто-то сыграть свадьбу, и политическая обстановка в очередной раз встанет с ног на голову.
Первый советник в этом видел яркое подтверждение давней своей мысли: чем больше связей и обязательств, тем скорей кого-то придётся предавать. Решение напрашивалось одно, и Дзой рад был, что случайно нашёл его уже давно, не предваряя особыми размышлениями, просто по удаче. Выбрать одно обязательство, перед одним человеком, и держаться за выбранное до последнего. А иначе — в мирное время ещё как-то прожить можно, но что там того мира на беспокойном свете?
В Арнакии вот единственным по-настоящему мирным временем был праздник Весов, весеннее равноденствие, на которое собиралось в Арнер практически всё восточное дворянство. Походов в это время не было: отчасти потому, что по весеннему бездорожью воевать невозможно, отчасти же потому, что авторитет Церкви на востоке Империи был далеко не пустым звуком. Бароны не слишком боялись гнева ол Тэно — они не слишком задумывались о вещах столь далёких, как столица. Арнер же был здесь, поблизости, с урезанной, но всё ещё внушительной белой армией. Главное же — Вечные были всюду, над головой и под ногами, в воде и размокших полях, в затопленных лугах и непролазном подлеске. На востоке Империи боялись проклятий ещё сильнее, чем всюду. И боялись Мастера. Власть Церкви в Империи стала номинальной чуть ли не с семьдесят четвёртого, но на востоке после смерти святейшего Джатохе придерживались своего негласного мнения о том, кто возглавляет Церковь и в каком отношении Церковь состоит с прочими властями.
Впереди из переулка вывалилась на улицу пёстрая и шумная толпа подростков. По традиции, карнавал начинался ночью, но эта компания темноты дожидаться не стала. Разряженные кто во что горазд, с пучками конского волоса и перьями в причёсках, с лентами, соломой, ивовой зеленью и цветами. Передние двое катили старую бочку, из которой слышалось уханье и завывание пополам с хохотом. Ряженые как-то разом заняли всю улицу, обтекая ол Нюрио с обеих сторон, как валун посреди русла. Ухающая бочка прокатилась мимо, в ней мелькнула чёрно-красная рожа, зажмуренная и ржущая во все зубы. Кто-то из ряженых фальшиво, но от души завопил гимн Килре, остальные подхватили. Наконец прошёл мальчишка лет пяти, размахивая веером из перьев в свой рост, и улица опять стала пуста.
Шагов через шесть Дзой сообразил, что улыбается, несмотря на декларированную нелюбовь к шумным гуляньям. Слишком радостно и искренне шумели ряженые, заразительно. Справа за углом другая компания, поменьше, постарше и не такая буйная, шумно выкликала под окнами какую-то Вийру. Впереди улица переходила в мост, а за мостом тянулась с одной стороны чья-то стена, а с другой — широкая набережная или узкая площадь, сплошь в торговцах — по центру палатки и столы, по краям торговали прямо с расстеленной на земле рогожи или висящих на шее подносов. Перед мостом Дзой остановился, задумался ненадолго и направился вверх по реке: спать и ждать столичного поезда.
Поезд прибыл ещё до полудня, и на этом отдых ол Нюрио закончился. Назавтра же после открытия карнавала он направился на переговоры с Мастером Вальхезом в качестве полномочного представителя императрицы.
Мастер был глух от рождения. В его случае это оказалось скорей преимуществом, чем недостатком: двух лет его подбросили в зойлайский храм Кеила, а при храме у талантливого человека всегда есть шанс выдвинуться, невзирая на происхождение. То, что талантливый человек глух, в данном случае не играло никакой роли. Создатель Зойлая, святой Сонхале, века назад основал устав на аскетизме и обете молчания. О тихом эрлике святой в уставе не упомянул, чем зойлайские монахи не преминули воспользоваться. Магия, возможно, могла бы вернуть слух кому-то из подкидышей, но зойлайские молчальники считали кощунством отвергать благословение Вечных — возможность оставаться глухим ко всему земному. Письменность для тихого эрлика придумали, говорят, именно в Зойлае: чем-то похожую на илирские иероглифы, где каждый знак — целое понятие.
Именно по приезду в Арнер Дзой обнаружил, что не так уж хорошо знает тихий эрлик — хотя казалось бы, пару слов на пальцах свяжет каждый второй имперец (а в торговых городах и каждый первый). То-то и оно, что пару слов. Одно дело — торговаться на рынке или переговариваться в засаде, и совсем другое — вести официальные переговоры на высшем уровне и учёные богословские споры. Ничего, говорить за несколько лун наловчился бегло, не хуже, чем на арнеи. Но про чтение и сейчас не думал: очень уж много знаков, и из них хорошо если десятая часть похожа на соответствующие жесты.
Двери в дальнем конце зала, наконец, открылись, пропуская двух священников в зелёном и белом, и следом Мастера. Высокий, худой, с абсолютно белыми бровями, волосами и глазами, Вальхез производил оглушающее впечатление. При первой встрече ол Нюрио принял его за седого старика, но молва уверяла, что арнский Мастер и родился таким. Да и где это видано, чтобы глаза седели с возрастом, вместе с волосами?
После обычных приветствий Вальхез предложил переходить к делу. Руки у него были неожиданно огромные, словно не имели отношения к этому худосочному телу: широкие ладони, узловатые пальцы, выпуклые костяшки — впору за плуг держаться, а не за мастерский посох.
Дело у ол Нюрио было непростое. Приехавшую ол Тэно сердечно огорчали раздоры и усобицы между восточных дворян, для решения чего она и приехала, видя, что отправленный в провинцию ол Нюрио не справляется. Главным недостатком политики медленного примирения баронов было то, что действовала она медленно, потому Её Величество предложила более радикальный выход…
(Ол Тэно приехала злая и невыспавшаяся и предложила арестовать для последующей казни мало не всю арнакийскую верхушку, по списку. Из списка следовало, что отчёты ол Тэно читала регулярно и вдумчиво, и что после казней мстить за казнённых будет некому. Ещё из него следовало, что арнакийской лёгкой конницы у Империи не будет. Даже хуже того: формально она останется, и под началом офицеров, назначенных из центра, но положиться на неё нельзя будет ни в чём. И ещё из него следовало, что вся Равнина узнает о кощунственном равнодушии императрицы к святым местам и дням: нарушить арнское перемирие не решались даже самые отчаянные из восточных баронов. Таким образом, против этой затеи Дзой встал намертво, но альтернативы с ходу предложить не мог, так что ругались долго и бурно.)
Суть идеи состояла в том, чтобы сперва как следует припугнуть монаршим гневом, затем из-под ареста освободить и дать шанс оправдаться в высочайшем мнении, а заодно и неплохо заработать на грядущей войне. В знак добрых намерений и раскаяния от каждого из списка следовало добиться клятвы личной верности императрице — от Мастера как раз требовалось провести соответствующую церемонию с последующей раздачей даров. А после этого можно уже смотреть в сторону Лаолия.
Вальхез слушал внимательно, неотрывно глядя на собеседника бесцветными глазами — в первые встречи под этим взглядом было весьма неуютно. Выслушав до конца, Мастер какое-то время не говорил ничего, потом спросил, не ол Нюрио ли автор идеи. Ол Нюрио привычно ответил, что только исполняет волю императрицы. Вальхез обещал подумать, и к вечеру пригласил для беседы повторно — благо, ходить было недалеко, столичных гостей разместили при храме.
Предложение в целом Мастер одобрил, они согласовали некоторые детали церемонии и на том порешили, и ол Нюрио с лёгким сердцем отправился бродить по храмовому саду. Согласие Вальхеза означало, что война с Лаолием начнётся не позднее, чем к лету, чтобы до холодов, с благословения Вечных, завершиться. Тем временем, с благословения Вечных, как раз будет готов к делу южный флот, южные армии соберутся вдоль новой линии крепостей, и можно будет начинать дазаранский поход.
Четверть часа побродив по садовым закоулкам и внутренним дворикам между хозяйственных построек, ол Нюрио вдруг оказался на краю стрельбища: неширокое, вытянутое в длину пространство, поросшее чахлой травой, местами вытоптанной подчистую. Бурьян вдоль стен, наоборот, зеленел яркий, свежий и высокий, и в этом бурьяне под старой корявой яблоней напротив калитки кто-то сидел, какой-то подросток, плохо видный против солнца. Поднялась рука, блеснуло кольцо на большом пальце. При ближайшем рассмотрении подросток оказался Тидзаной: она задумчиво общипывала ранний одуванчик, отправляя жёлтые лепестки в рот.
— Не горько? — спросил ол Нюрио, подойдя. Тидзана даже головы не повернула.
— Да нет, у них только зелень горькая. Ну и сок в стебле.
Ол Нюрио присел рядом.
— Почему здесь сидишь? Твои где?
— Мои разошлись по своим загадочным делам, — меланхолично сказала Тидзо, расщипывая
