из-за него мараться. Это понятно. Беда в том, что такие люди, как он, всегда привыкли получать то, чего они хотят. Дальше делай выводы сам.
— Ты поможешь отделаться от него?
— Надеюсь, речь идет не о физическом устранении?
— Нет, конечно. За кого ты меня принимаешь?
— За растерянного человека, который считает, что его загнали в угол.
— Ты ошибаешься.
— Хотелось бы верить, — Семён обреченно вздохнул. — Ну что ж, будем готовиться к неприятностям.
Зрительный зал взорвался аплодисментами. Мы с Любой поддержали зал и вышли на улицу. По пути к автомобильной стоянке я пригласил Любу поужинать в ресторане. Она отрицательно покачала головой, решительно взяла меня под руку и заявила тоном, не терпящим возражений:
— Поужинаем у меня.
«Это что-то новенькое. Такого мы ещё не проходили», — мелькнула мысль.
Заглянув ей в глаза, я спросил с притворным сомнением в голосе:
— А ты умеешь готовить?
— Боишься, что отравлю? — она лукаво улыбнулась.
— Ты способна отравить Горемыку?
— Возможно.
От её ответа жуткий холодок напомнил о себе, а вместе с ним недавние подозрения вновь закрались в душу и, видимо, проступили на лице. Заметив мою растерянность, красавица рассмеялась так легко и задорно, что я мгновенно позабыл о них и рассмеялся вместе с ней.
По дороге Люба рассказала, что проживает с пятилетней дочкой, в крошечной двухкомнатной квартирке, на третьем этаже хрущёвской пятиэтажки, доставшейся ей по наследству от бабушки. Квартирка, конечно, не ахти, но она не унывает, а напротив, радуется тому, что имеет.
Было около одиннадцати часов, когда мы бесшумно, чтобы не разбудить спящего ребёнка, просочились в её скромное жилище и, тихонько хихикая, как заговорщики, оказались на тесной кухоньке. Там поджидал меня скромный, но и роскошный ужин: бутылка шампанского, жареная курятина, картофельное пюре, маринованные огурчики и грибочки собственного производства, фрукты и пара овощных салатов.
— Очень вкусно, — заметил я, отправляя в рот очередную порцию курятины. — В тебе пропадает кулинарный талант.
— У меня много талантов, и уверяю тебя — они не пропадают, — заявила Люба.
— Огласишь?
— Может быть, это сделаешь ты, а я буду загибать пальцы?
— Понимаю. Врожденная скромность и всякое такое…
— Раз, — Люба загнула указательный палец.
Я улыбнулся. Она пристально посмотрела на меня и сказала строгим голосом:
— Перестань.
— Что?
— Думать о работе.
— Ладно.
— Нет. Этот ответ меня не устраивает. Поступим иначе: сейчас я щёлкну пальцами, и ты перестанешь. Договорились?
— Хорошо. Давай попробуем.
— Смотри на мою руку.
Глядя мне в глаза, она громко щёлкнула большим и указательным пальцем и…
Мы шутили и смеялись. Моё внимание целиком было приковано к её лицу, от которого веяло чем-то светлым и добрым, а наши шутки и смех влетали в одно ухо и, минуя мозги, вылетали в другое. Впрочем, всё это не так уж и важно, а важно то, что в какой-то момент мы оказались на старом скрипучем диване. Я уже торжествовал, предвкушая незабываемые минуты, когда в самый ответственный момент дверь в комнату медленно отворилась, и на пороге возникло плачущее дитя. Поправляя смятую одежду, мы кинулись врассыпную, точно мелкие воришки, застигнутые врасплох на месте преступления.
— Что ты плачешь, маленькая? — ласково спросила Люба, подходя к дочери и беря её на руки.
— Я не хочу, чтобы ты с ним, — жалобно заскулила маленькая бестия.
— Почему? — спросила Люба, виновато глядя в мою сторону.
— Он — плохой дядя, — объяснило дитя.
— Нет, он не плохой, он… — попыталась заступиться Люба.
— Плохой, плохой, — дитя зарыдало ещё громче.
Я понял, что мне «пора».
— Не плачь, маленькая, — сказал я, обуваясь, — плохой дядя уходит.
— Облом, — прошептала Люба, убаюкивая дочку.
— Ничего, может быть в следующий раз, — я подобрал со стула смятый пиджак и отправился восвояси.
Следующий день я посвятил работе в офисе. Но, откровенно говоря, моё присутствие скорее вредило, чем приносило пользу. Потому что чем бы я не занимался, в голову постоянно лезли мысли о кареглазой красавице. Мало того, в каждом женском лице мерещилось её лицо, а в каждом женском голосе слышался её голос. Это было похоже на наваждение. Она как заноза прочно засела у меня в мозгах и не собиралась оттуда выбираться.
«Что это: любовь или колдовство?», — спрашивал я себя и тут же отвечал, следуя своей железобетонной логике. — «Да какая, к чёрту, любовь? Ты же непробиваемый лицемер, привыкший всё мерить деньгами. Значит колдовство. А колдовство — это та же болезнь, что-то типа свинки, ангины или… шизофрении! Стоп. Ни гони волну. Потерпи денёк-другой, и всё пройдёт».
Вернулся домой пораньше, заранее предупредив жену, чтобы приготовила ужин. Она сидела на кухне и хлестала «Мартини». Кроме полупустой бутылки и стакана на столе не было ничего.
— Где ужин? — равнодушно осведомился я, прекрасно понимая, что сейчас «начнется».
— Скотина, — сказала она вполне дружелюбно.
— А можно поподробнее? — с ехидной ухмылкой я уселся напротив и потянул к себе бутылку.
— Я нашла телефон твоей новой стервы, — торжественно объявила жена.
— Какой телефон? — я уже догадался о своем промахе.
— На салфетке, губной помадой.
— Ах, на салфетке. А как ты её нашла? Понимаю, случайно оставила свои сигареты в моём кармане?
— Да, представь себе.
Жена сделала большой глоток. У неё дрожали руки. Она всегда умела разыграть из себя разгневанную жертву супружеской измены. Эдакий Отелло в юбке. «Ладно, подыграю ей. Пусть выпустит пар», — подумал я и сказал:
— Продолжай.
— Я позвонила этой стерве и выложила всё, что о ней думаю.
— Ты всё правильно сделала.
Голос мой был пропитан издевкой, и «актриса» взорвалась, почти натурально.
— Заткнись, сволочь! — она замахнулась пустым стаканом.
— Если ты его в меня бросишь, — сказал я ледяным тоном, — то обещаю, что эту бутылку я разобью о твою голову.
Она затряслась, хохоча, как истеричка, и бросила но, разумеется, промахнулась. Тут нашу «семейную
