есть, сторону. В домах свет загорается… Люди идут, да не один-два, а не менее десятка… Более. Мужики все… не, одна баба с ними… Никак, Лервета? Точно, она. А впереди всех — Ивар.
И волосы-то у них заплетены, как полагается, и дреколье-то при них… Хозяину, значитца, на подмогу явились. Дурни, олухи, да кто ж их просил, всей толпой-то!.. А по деревне из домишек народишко вылазит, прибывает мужиков, да идут они прямиком к дому к моему…
— Так, — голос за спиной. — Это еще что?
Ах ты, незадача какая…
Тот, Кто Вернется
Я смотрел на них из-за макушки Радвары-энны. Ядро толпы составляли мужчины, в основном — молодые, с заплетенными волосами, в хорошей одежде, с цепами, вилами и прочими орудиями труда. Кроме этого, так сказать, 'ядра', наличествовали мужчины, женщины и дети, одетые кое-как и во что попало, растрепанные со сна и гораздо более возбужденные. Всего их было, пожалуй, не меньше сорока.
Они шли к нам. Радвара-энна оглянулась затравленно. Какого черта, что означает этот балаган?
— Теть Радвара, эй! — крикнул высокий статный парень из 'ядра', очень важный, предводитель, не иначе. — Покажь, где он?
Кто — 'он'? Дьявол, мозги, а ну, на место!
— Все Чешуйки здесь!
— Позови, слышь, пущай с людями встренется.
— Куда вас понесло, толпой такой? — Радвара-энна вышла на крыльцо, — Ивар, пустая твоя башка, только б народ баламутить!
Рослый 'предводитель' слегка смутился, а Радвара-энна замахала руками:
— Факелы свои погасите, из Треверргара видать. Ишь, заявились, как на Весенний праздник!
Толпа зашевелилась. Кто-то тыкал факелом в снег, кто-то бурчал:
— Я ж те говорил, фонари брать надо было, ну как и впрямь увидают да набегут? — кто-то огрызался:
— Много ты понимаешь, — кто-то завелся:
— А пусть и набегут, мы ужо встренем!
Однако факелы потушили почти все. Остались штук пять ламп, в основном — у женщин.
— Ну вот что, мужики, — сказал я, делая шаг вперед. — Давайте-ка по домам. Пошумели, и будет.
Меня окинули скептическими взглядами.
— Да ты кто такой, чтоб нам указывать?
— Хозяина покажь! — сухонький дедок — в чем душа держится — в азарте пристукнул по земле рукояткой вил.
— Мы семь миль отмахали — с тобой, что ль, лясы точить?
— Хозяин где?
— Нету, — фыркнул я. — Ушел. По делам.
— А ты кто? — вперед пробился совсем молодой парнишка, в косы вплетены кожаные ремешки, в обеих руках — по потушенному факелу, то есть, по короткой легкой дубинке.
— Раскомандовался тут! — встрепанная баба в кое-как накрученном на голову платке, руки в боки. — Откедова взялся только!
Другая, единственная из женщин с заплетенными косами, даже, кажется, нитки синие в косах, оттолкнула встрепанную, бормоча:
— Ой, братцы, чужак. Можа, он самый это и есть? Эй, парень, звать-то тебя как? — на остром лисьем личике — жадное любопытство, синие нитки — почему синие, в чем вина ее, кто это, Сущие, я не помню лица этой женщины…
Лервета? Лервета из Чешуек, бондарева жена?.. А где же ее муж?.. А вон тот человек — не Авгар ли? А этот мальчишка, боги, до чего похож на Вевара, который лучше всех в Пере лазил по деревьям…
Со стороны деревни подходили новые люди, кто-то затеял перебранку по поводу факела, который велено потушить, а то из Треверргара увидают хозяина, а где хозяин-то, да хозяина нету, ушел кудысь, тут заместо него чужак какой-то, из себя нахальный…
— Что эт вы здеся собрались, э? — одна из вновьприбывших принялась шустро распихивать всех вокруг, тараторя:- Радвара занята, мазь она варит, ей Мать-Ведьма велела! Не мешайте, олухи! Нету тут никаких демонов, со сна вам мерещится, а кому — по пьяни.
— Дура! — не выдержал долгобородый человек в узорном оголовье — староста, видать — из Чешуек, — На кой нам демоны твои, нам хозяин нужон!
Холодное, злое — вскипело во мне и плеснулось через край.
— Хозяева ваши — в Треверргаре. Бунтовать вздумали?!
Откуда они вообще взялись, какого черта!
— Эва! — разобиделись крестьяне, — Будешь еще нам указывать!
— Подпевала круглоголовый!
— Змеючий прихвостень!
Распаляли сами себя и друг друга.
— Братцы, да он подосланный! — заорал крепкий мужичина в кожаном новом фартуке — кузнец.
— 'Хват' это, люди добрые! Как есть 'хват'! Прознали в гнезде змеючем, прознали про хозяина, схватили его, болезного, в доме держат!
— То-то он тута командует!
— Бей его, братцы!
Кинулось человек пять. Подскочили к крыльцу, размахивая орудиями землепашеского труда, я отодвинул себе за спину Радвару-энну с ее клюкой.
Подставил предплечье, прокрутив, перехватил цеп, вырывая петлю из рук владельца.
Йерр. Она истекла на крыльцо, медленно, с достоинством — бедняги в ужасе шарахнулись, бабы завизжали.
— А-а, дьявол!
— Да не дьявол это, а конь! — вопила та, что бормотала про мазь и Мать-Ведьму, — Кады ен по небу летает, у его крылья вырастают!
— Дракон это! — кричал кузнец, выставив перед собою 'кольцо', — Видал я его летом.
Эрхеас, что хотят эти вессары? Они злы. Нам напугать их?
Они хотят глупости. Невозможного.
Не надо расстраиваться, Эрхеас. Мы прогоним их. Прогоним, да. Не будем убивать. Просто прогоним.
Потянулась, выщелкнула когти, проскребла полуторафутовыми 'лезвиями' по крыльцу.
— Дракон… Который монахов пожрал кальсаберитских… — уважительно пронеслось над толпой.
— Э, Лувар, гля, когтищи, а?
— Братцы! — охнул долговязый Ивар, — Дракон-то, братцы — хозяйский. Хозяйский это дракон.
Как будто есть, с чем сравнивать.
— Хозяин, ты, что ль? — староста шагнул ближе, всматриваясь в неровном, прыгающем свете ламп.
— Че-то ен больно хилый, — пробормотал кузнец, — Представительности никакой.
— Ага, — поддержал один из дедков, — Эдаваргоны, они — того. Посолиднее, значит. Взять вон хоть господина Ирована, да и наш-то сам…
Отчего-то перехватило дыхание. Неужели — от того, что Эдаваргонов моих помнят, не забыли, хоть вот этот старик…
— Проваливайте отсюда, — сказал я. — Проваливайте подобру-поздорову.
Малышка выгнула спину и мягко привалилась ко мне боком. А я…
