Я почувствовал в ней что-то — новое. Что-то, чего не было раньше. Но разобраться, что это — не мог.
Толпа побубнила немножко, потом долговязый Ивар подошел к крыльцу вплотную. Предводитель, ишь ты, тоже мне. А если Йерр полоснет тебя лапой?
— Ты, мил человек, ответь, — нахмурился Ивар, — Ответь людям по чести — кто таков есть? Коли хозяин ты наш, так и скажи, хозяйское слово — закон. А коли нет — че раскомандовался?
— Кто я таков — то мое дело. Вам я не хозяин, и хозяина вашего здесь нет. Так что идите по домам, люди добрые. Не таскайте змею за хвост почем зря.
И не смейте лезть, куда не просят, чтоб вам всем пусто было! Не смейте, слышите?
— А дракон хозявский у тя откель? — не сдавался Ивар.
— А Треверров кто на тот свет отправлял, а? Был же хозяин, Выкуп брал, приношения в Орлином Когте жег, — поддержал старик, которому нужна представительность.
— А ты че молчишь, Радвара? — всплеснула руками Лервета, — Знак кто послал? Хозяин куды девался?
Что?
Что она сказала?
Радвара-энна вдруг проскочила мимо меня с крыльца, отбежала на несколько шагов и, указывая на меня, крикнула:
— Вот он, люди, хозяин ваш, Сущими сбереженный! За кровь невинную Выкуп взял, успокоение даровал душам исстрадавшимся, обложили его змеючьи дети со всех сторон, без помощи вашей пропадет хозяин!
Вот оно что, Радвара-энна. Не ждал.
Удара в спину открытую — не ждал.
Значит, пускай помогут крестьяне хозяину своему 'по Слову верности'. Помогут — сбежать, бросив их на расправу старому Пауку…
— А че ж ен тады отбрыкивается? — изумился парнишка с кожаными ремешками в косах.
— Молод ты ишшо, — одернул дедок-ревнитель традиций, — Без понятия, а туды ж… Подводить нас не хочет, — с гордостью поглядел на меня, — Того, по Канону действует.
— Ты — это, — вступил кузнец, без всякой надобности отирая руки о фартук, — Ты не тушуйся, господин. Ты прямо сказывай, че делать нам.
— За нас не боись, мы, коль чего — в леса уйдем.
В леса. Конечно. Ты, молодой, здоровый — уйдешь. А старики? А бабы с ребятишками? А скотину куда уведешь, где держать станешь? Зима на дворе. Кроме всего прочего, следы на снегу видны прекрасно.
Мельхиор Треверр будет в ярости. Вовсе не нужно встраиваться, чтобы просчитать его.
Будет резня. Кровь будет. Много крови. 'Во имя верности'.
Спасибо, Радвара-энна. Спасибо.
Как ты могла, знахарка, Даром наделенная — дети, женщины, беспомощные… Как ты посмела подумать, что я пойду на такое?!
Раз-два — нету.
Спокойно.
— Ладно, — сказал я. Укротили хозяина, укротили. — Пусть завтра сюда один человек придет. Дам ему задание. А сейчас — ступайте. Нечего здесь торчать.
Удовлетворенные, они начали расползаться. Каждый проходил мимо крыльца, прижимая к сердцу правый кулак. Некоторые оборачивались, уже отойдя. Мальчишка, так похожий на детского моего приятеля, помахал рукой, женщина, видно, мать, одернула его…
Я стоял на крыльце, привалившись к косяку, и глядел им вслед. Странная все-таки штука — человек. Столько лет прошло, поколение успело родиться и вырасти, в глаза не видав Эдаваргонов, обходя Орлиный Коготь десятой дорогой, сложив 'кольцо'; и к Треверрам привыкли, а что, зазря, небось, не обижают, вполне себе хозяева, тихо все было, спокойно, сколько лет, боги…
И вот бросили в озеро камень. И круги пошли по воде. Что им всем в наследнике крови, в Клятве моей, в памяти о прежнем, они не давали Слова, они всю жизнь помнят хозяевами — Треверров…
Почему? Зачем?.. Ведь не думают же они, в самом деле, что наследник отберет Мерлутские земли себе?
Эрхеас, что случилось? Почему ты расстроился, Эрхеас? Что плохо?
Йерр, златоглазка моя…
Я присел на корточки, прижался лбом к ее лбу.
Почему — больно, Эрхеас? Эти вессары — они были рады. Рады тебе, да.
Они умрут из-за меня. Я этого не хочу.
Ты устал, Эрхеас. Просто — сильно устал. Зачем им умирать? Никто не будет умирать. Пойдем, Эрхеас. Надо поспать. Обязательно надо поспать. Все пройдет.
Она мягко обвила хвостом мои плечи. Потерлась щекой, ткнулась лбом в ключицу мне…
Эрса…
Свет, свет ослепительный, глазам больно, яркость ярая, растворяется боль, страх, стыд растворяется, горечь, уходит все, все уходит, нет ничего, все пустое, все — пустяки, смешно, смешно, боги, ничего нет, нечего бояться, взгляд твой, золото сумасшедшее, мы безумны с тобой, в этом безумном мире все безумно, безумно, кроме нас, кроме…
Эрса.
Ты часто плачешь в эрса, Эрхеас — почему? Тебе больно?
Нет, маленькая моя. Нет. Это просто… это — от тепла. От счастья. Йерр, аэсса, только ты у меня. Только ты, никого больше.
Никого и ничего.
Пошли в дом, златоглазка. Пошли спать.
А — она, Эрхеас? Почему она не идет в дом, не идет спать?
Она?
Я повернулся, поглядел на жалко кутающуюся в шаль щуплую старую женщину, пожал плечами.
Мне нет дела до нее, Йерр. Пойдем спать.
И мы вернулись к нашим пациентам. Ни один, ни другая не проснулись. Иргиаро задумчиво восседал у стола. А вот Летери еле успел забраться к себе на печку.
Пусть их.
Я улегся на свое место, Йерр — рядом.
— Спокойной ночи, — сказал я Иргиаро.
— Спокойной ночи, — ответил он.
Осторожные шаги. Тень на стене. Тяжелый вздох. Шуршание.
Тишина.
Йерр
Больной — немножко Свеча. Вессар — Свеча. Странно. У вессара — экесс. Тоже странно. Совсем- совсем давно нас учили — вессара нельзя лечить, как онгера, вессар уйдет в Темноту. У вессаров не бывает экесс. Не бывает. Эрхеаса тоже так учили. Эрхеас — не вессар, нет. Эрхеас — онгер. Не эсха, но — онгер. Эрхеас боялся за вессара. Потом стал бояться за нас. Когда мы сказали — больной немножко Свеча. Эрхеас знает, как Аррах лечит. Аррах лечит, Саор делает, Иэсс играет — в эрса. В эрса-тахх. В эрса с больным, в эрса с тем, что делает, в эрса… Не знаем, какое эрса-тахх у Иэсс. Только рахры Иэсс уходят в Темноту раньше, чем другие. Уходят, потому что — устают. Устают от своего эрса-тахх. Эрса-тахх — тоже эрса. Эрхеас боялся — Свеча станет гореть, мы пойдем за Свечой и не придем обратно. Эрхеас глупый. Зря боялся. Если бы мы пошли в Темноту — Эрхеас бы нас опять забрал. Как Тогда-тогда.
Больной хотел уйти в Темноту. Сильно хотел, да. У нас тоже так было. Пусто. Холодно. Невозможно.
