рук и ног, та тяжесть, какой не бывает даже в самом глубоком сне.
В насквозь промоченной ливнем тишине я сказала:
– Мертв.
И слово прозвучало неимоверно громко.
– Но как? Почему?.. – спросил Эйб.
– Как – вполне очевидно, – ответил Рис. – А вот почему – это загадка.
Я повернулась от висевшего на дереве груза к сумраку сада. Не столько от Айслинга отворачивалась, сколько хотела увидеть всех прочих. Я очень старалась не замечать, как стиснуто горло, как колотится пульс. Старалась не додумать мысль, из-за которой я повернулась, всматриваясь в полумрак. Неужели все остальные где-то там – мертвые или умирающие? Кого еще пронзила насквозь какая-нибудь волшебная коряга?
Не видно было ничего, кроме нагих ветвей, тянущихся к тучам, – ни на одном дереве не висел ужасный трофей. В груди чуть отлегло.
Айслинга я почти не знала. Любовником моим он не был, а стражем прослужил всего день. Потеря меня печалила, но среди пропавших стражей были те, о ком я беспокоилась гораздо больше. Я была счастлива, не увидев их развешенными по веткам, но где они могут быть еще – так и не узнала. Где же они?
Дойл сказал почти в самое ухо, я даже вздрогнула:
– Больше никого на ветках я не вижу.
– О нет. – Я покачала головой и глянула на Холода. Он стоял близко, но не настолько, чтобы меня обнять. Мне хотелось, чтобы меня обняли, чтобы утешили, – но желание это было ребяческое. Я как ребенок в темноте хотела услышать утешительное вранье, что под кроватью не прячется чудище. В мире, где я выросла, чудища были нормой.
– Вы с Никкой держали Галена. Куда они оба подевались?
Холод отбросил с лица волосы, в полумраке почти такие же серые, как у Мистраля.
– Галена поглотила земля. – Глаза у Холода выразили страдание. – Я не мог его удержать. Его словно вырвала из рук какая-то непреодолимая сила.
Мне вдруг стало холодно, несмотря на теплый дождь.
– Когда Аматеон ушел под землю у меня на глазах, он ушел добровольно. Силой его от меня не отрывали.
– Я только говорю, как было, принцесса, – угрюмо сказал Холод. Если он решил, что я им недовольна, то и ладно – держать его за ручку у меня времени не было.
– Видела ты одно, – поправил Мистраль. – Но по эту сторону круга бывает не так приятно.
– Что – не так приятно? – не поняла я.
– Быть поглощенным твоей силой.
Я мотнула головой, нетерпеливо смахивая дождь с лица. Я начинала раздражаться. Чуда дождя в мертвых садах уже не хватало, чтобы смыть липкий страх.
– Хоть бы дождь этот кончился! – не думая, сказала я. Меня донимали страх и злость, а на дожде можно было сорваться, не задевая его чувств.
Дождь немедленно ослабел, превратился из ливня в мелкую морось. Сердце у меня опять прыгнуло к горлу – но теперь по другой причине. Дождь здесь – это чудо, не надо было, чтобы он кончался.
Дойл тронул мои губы мозолистым пальцем:
– Тс-с, Мередит. Не убивай благословение.
Я кивнула в знак, что поняла. Он медленно убрал палец.
– Забыла, что ситхен слышит все, что я говорю. – Я с трудом сглотнула. – Я не хочу, чтобы дождь кончался.
Мы застыли в тревожном ожидании. Да, Айслинг погиб, и многих еще мы не досчитывались, но эти засохшие сады когда-то были сердцем нашего холма – их жизнь важнее чьей-то одной жизни. Здесь было средоточие нашей магии. Когда умерло это место – и магия начала умирать.
Я с облегчением увидела, что мелкий дождик не прекращается. Постепенно все перевели дух.
– Осторожней с высказываниями, принцесса, – шепнул Мистраль.
Я только кивнула.
– Никка встал с колен, глядя себе на руки, – принялся рассказывать Холод, не ожидая нового вопроса. – Он ко мне потянулся, но я не успел до него дотронуться – он исчез.
– Как исчез? – спросил Эйб.
– Просто исчез, растворился в воздухе.
– Его забрала его стихия, – сказал Мистраль.
– Какая стихия? – спросила я.
– Воздух, земля.
Я замахала руками, словно дым разгоняла.
– Ничего не понимаю.
– Готорн провалился в ствол вон того дерева, – сказал Рис, показывая на большое дерево с сероватой корой. – Он не сопротивлялся, пошел с улыбкой. Поспорю почти на что угодно, это боярышник.[3]
– Галену и Никке было не до смеха, – буркнул Холод.
– Их никогда не почитали как богов, – заметил Дойл. – Они не умеют отдаваться магии. Если ей сопротивляешься, она применяет силу; если позволяешь себя взять – становится ласковой.
– Я знаю, что когда-то сидхе могли перемещаться под землей, по воздуху, по деревьям. Но простите, друзья, это было за тысячу лет до моего рождения. За тысячу лет до рождения Галена. Никка постарше, но ему никогда не хватало силы быть богом.
– Это могло и перемениться, – сказал Эйб.
– Как вернулась сила Эйба, – согласился Дойл.
Эйб кивнул.
– Когда-то так давно, что страшно вспомнить, я не только королев создавал, но и богинь.
– Что? – не поверила я.
Аблойк поднял кубок повыше:
– Греки тоже в это верили, принцесса. Верили, что глоток напитка богов дарит бессмертие, дарит божественность.
– Но они же не пили из кубка.
– Напиток – это… – Он поискал слова. – Это скорее метафора. Дело в силе. У меня и у Мэб была сила наделять богов и богинь нашего пантеона знаками власти. Теми цветными линиями на коже, принцесса.
Рис поглядел себе на руку, где раньше бледно обозначились контуры рыбы. Сейчас рыб было две, одна головой вверх, вторая – вниз. Рыбы складывались в круг, как знаки инь и ян. И голубые линии рисунка были вовсе не бледные, а яркие, темно-голубые, темнее летнего неба. Рис повернул к нам удивленное лицо; под дождем, распрямившим его кудри, оно казалось каким-то незаконченным.
– Теперь у тебя оба знака, – сказал Дойл. С его заплетенными в косу волосами дождю ничего не удалось сделать. Он выглядел как всегда, возвышался посреди всей этой неразберихи черным утесом, к которому можно было прислониться.
Рис поглядел на него озадаченно:
– Не может все быть так просто.
– Попробуй, – ответил Дойл.
– Что попробовать? – спросила я.
Стражи обменялись понимающими взглядами. Я не понимала ничего.
– Рис – божество смерти, – сказал Холод.
– Ну да, Кромм Круах.
– Не помнишь, что он тебе рассказывал? – спросил Дойл.
Я сейчас ничего не помнила. Думать я могла только о том, что Гален и Никка могут быть ранены или мертвы, а я в этом как-то виновата.
– Когда-то я нес не только смерть, Мерри, – пояснил Рис, не в силах оторвать взгляд от нового знака у себя на руке.
