могла закрепиться в ней парламентскими средствами, она внезапно стала демократической.
Но ее прошлое доказывало точную противоположность. Там речь шла о крови и гражданской войне, о терроре и классовой борьбе, там хотели прижать к стенке капиталистические партии, там не уставали осквернять идеалы нации и дерзко и самонадеянно насмехаться над великим прошлым немецкого народа. Бесцеремонно боролись они с буржуазным государством с целью соорудить диктатуру пролетариата на его обломках.
В этой борьбе партийно-политический террор сыграл решающую роль. Он применялся без всяких опасений, в уверенности, что у буржуазных партий не было ни малейшей возможности защищаться от него своими силами.
Им не оставалось ничего другого, кроме как противостоять этой угрожающей анархии средствами государства в виде полиции и армии; и они тоже представляли собой для социал-демократии перед войной послушный объект подлой и низкой травли и клеветы.
Лейтенант гвардии, каска с шишаком, жестокий, бездарный полицейский, армия на службе капитализма, подавляла духовное движение, в этих границах распространялись постоянные хамские грубости марксистской прессы, которую императорская Германию беспрекословно терпела.
Вина буржуазии была в том, что марксизм такими способами мог обгрызать и подтачивать фундамент государства, не опасаясь помех со стороны государства даже в случае явно преступного поведения. Государственное руководство исходило из той точки зрения, что нужно марксизм предоставить самому себе; в случае реальной опасности социал-демократия не сможет игнорировать требования нации. Политическая буржуазия систематически пребывала в этой иллюзии и поддерживала ее. И только так можно понимать, что последний представитель императорской Германии в судьбоносный час со словами: 'Я больше не знаю партий, я знаю только лишь немцев!' протянул руку для создания союза профессиональным изменникам родины и этим самым роковым способом распахнул перед марксистской анархией все двери даже во время войны. Собственно, в тот пагубный день, так как Шайдеманн был назначен имперским государственным секретарем, история монархической Германии уже заканчивалась. Шестидесятилетняя низкая и безответственная партийная травля продемонстрировала тем самым успех, что старая Германия рухнула, и социал-демократия спустилась с баррикад и вступила в кабинеты государственных учреждений.
С тех пор умеренный марксизм изменил свою тактику. Из окровавленных революционеров, которые организовали революцию до крушения старой империи под колпаком якобинцев, теперь сразу появились состоятельные, жирные политические буржуа во фраке и цилиндре. Прежде они пели «Интернационал», а теперь объявили «Песнь немцев» национальным гимном. Они очень быстро научились умело двигаться по парламентско-дипломатическому паркету; но у них и близко не было намерений отказаться от своих настоящих целей.
Социал-демократия вечно останется тем, чем она была всегда. Самое большее она согласится временно сменить ее партийно-политическую тактику и поменять средства, которые она применяет в ежедневной борьбе. До тех пор пока она сидит во власти, она будет присягать спокойствию и порядку и требовать от ограниченного разума подданных уважать авторитет государства. Но в тот же момент, когда она будет отстранена от власти, она снова вернется в оппозицию, и методы, с которыми она тогда будет бороться с правительством, ни на йоту не будут отличаться от тех, которыми она пользовалась до войны.
Государственная идея, за которой она сегодня скрывается ханжески и лицемерно, для нее только предлог. Государство для марксистского партийного функционера – всегда только социал-демократическая партия. Она идентифицирует свои партийно-эгоистичные интересы с интересами всего государства, и если такой диванный стратег говорит о 'защите республики', то он имеет в виду только его партийный загон, который он хочет с помощью государственных законов вывести из-под огня общественной критики. Марксизм никогда не менялся, и он также никогда не изменится. Какова его настоящая суть всегда проявляется, когда молодое политическое движение встает против него и объявляет ему борьбу. Тогда и в социал-демократической партии внезапно просыпается ее старое прошлое, и те же средства борьбы, которые она лицемерно отвергает у своего политического противника и воспринимает их с пренебрежением, ей как раз подходят, чтобы бесцеремонно применить их именно против этого противника.
Терроризм вырос вместе с социал-демократией; и пока в Германии еще есть марксистская организация, он больше не исчезнет с политического поля боя. Но если марксизм беспощадно пользуется партийно-политическим террором, то его политический противник никогда не может с самого начала заявить, что он сам отказывается от применения любой грубой силы, в том числе и для самозащиты. Потому что тем самым он окажется полностью в руках произвола марксистского террора. Это на длительный срок становится тем более невыносимым, что марксизм с 1918 года прочно сидит в учреждениях и органах власти и имеет поэтому возможность дать вторую, намного более опасную сторону партийно-политическому террору; так как теперь не только банды боевиков коммунизма на открытой улице насилием подавляют любое проявление национального мышления и всякое противостоящее коммунизму мнение, но и на другой стороне государственные учреждения и органы власти им при этом послушно оказывают вспомогательные услуги.
Результат состоит в том, что вместе с тем немецкий образ мыслей беззащитно отдан террору улицы и администрации.
Как часто нам приходилось испытывать, как наши штурмовики, которые воспользовались только самым примитивным правом самообороны, которое принадлежит каждому человеку, представали перед судом и были осуждены как нарушители общественного порядка на тяжелые тюремные наказания. Можно понять, что при этих обстоятельствах возмущение в национальной оппозиции на длительный срок растет до точки кипения. У национальной Германии отбирают оружие, которым она могла сама защищаться от террора. Полиция отказывает ей в полагающейся по гражданскому праву защите жизни и здоровья; и если миролюбивый человек, наконец, от последнего отчаяния защищает свою жизнь голыми кулаками, то его к тому же еще и тянут к судье.
Никакой объективно воспринимающий человек не может сомневаться в том, что марксистская пресса не владеет мандатом на то, чтобы бороться против национал-социализма с принципом спокойствия и порядка. Марксизм против каждого неудобного мнения действует методами террора; только, где это мнение защищается, желтая пресса зовет судью по уголовным делам – по давно известному методу: 'Держите вора!'. Затем стремятся заставить общественность поверить, что национал-социализм якобы угрожает спокойствию и безопасности, он несет раздор и ненависть в классы и сословия, и поэтому его вообще невозможно оценивать политически, с ним должен разбираться только прокурор.
Дело будущего национально-сознательного государственного руководства однажды снова провозгласить самое примитивное право самообороны для немецкой Германии. Сегодня это выглядит так, что каждый, кто еще решается открыто выступить за немецкую самобытность, получает клеймо политического изгоя; марксистский субъект из одного этого выводит уже только для себя право или даже обязанность нападать на носителя такого образа мыслей с кинжалом и револьвером.
Намерения, которые марксизм преследует при этой тактике, вполне понятны. Он знает, что его власть основывается преимущественно на владении улицей.
До тех пор пока он мог требовать только для себя мандата вести массы и вынуждать по своему усмотрению принимать политические решения под давлением улицы, у него не было причин выступать кровавыми средствами против буржуазных партий, которые все проглатывали молча. Но когда появилось национал-социалистическое движение и использовало для себя то право, на которое марксизм претендовал как на свою постоянную привилегию, социал-демократия и КПГ были вынуждены бороться против этого методами террора. Против подкрепленного логикой националистического мировоззрения им не хватало умственных аргументов, и тогда кинжал, револьвер и резиновая дубинка, в конце концов, должны были заменить этот недостаток.
Буржуазные партии все еще живут в глубоком заблуждении, что якобы существует какое-то принципиальное различие между социал-демократией и коммунизмом. Они руководствуются стремлением дерадикализировать социал-демократию, и включить ее в государственно-политическую ответственность. Это бессмысленно и бесцельно, непригодная попытка с непригодным объектом. Социал-демократия будет до тех пор ответственно стоять на стороне государства, пока она владеет этим государством. Но стоит ей утратить свое право участия в принятии политических решений, то она наплюет на государственный
