авторитет и попытается помешать спокойствию и порядку террористическими средствами и таким образом привести враждебное ей правительство к падению.
Трусость буржуазных партий по отношению к марксизму беспрецедентна в партийной истории всего мира. У буржуазных партий больше нет никакой силы, чтобы мобилизовать народ и двигать массы. Буржуа будет готов, если припечет, голосовать за свою партию; но ничто не сможет побудить его к тому, чтобы он ради своей партии и ее политических целей вышел на улицу.
Иначе обстоит дело с национал-социализмом. Он с самого начала не сражался в парламентах.
Он с самого начала пользовался современными средствами пропаганды: листовки, плакаты, массовые собрания, уличные демонстрации. При этом ему очень скоро пришлось столкнуться с марксизмом. Неизбежно возникла необходимость вызвать его на борьбу; и нам, в конце концов, ничего другого не оставалось, кроме как воспользоваться теми же средствами, которые применял марксизм, если мы хотели успешно довести борьбу до конца.
У национал-социалистического движения не было повода, чтобы по собственному почину начинать с партийно-политического террора. Его целью было завоевать массы, и оно чувствовало себя так уверенно в своем собственном праве, что оно могло с чистой совести отказаться от любого насилия. Применение силы стало необходимым только тогда, когда другие применили силу против него самого.
И как раз это случилось; прежде всего, в течение тех лет, когда национал-социалистическое движение было еще малочисленным, и противник мог надеяться, что сможет утопить его истоки в крови, когда его приверженцев избивали на улицах, полагая, что смогут тем самым взорвать движение изнутри и разобщить его. Марксизм намеревался теми самыми средствами, которые он до сих пор с таким большим успехом применял против буржуазных партий, поставить на колени теперь и национал-социализм.
Но в этом он полностью просчитался. Национал-социализм с самого начала правильно распознал марксизм как принцип. Ему также было совершенно ясно, что марксизм при первой угрожающей ему опасности снова применил бы старые, популярные для него средства грубой силы; поэтому он должен был также со своей стороны, решиться, наконец, на применение таких же средств.
Путь национал-социалистического движения отмечен следами крови. Но вина за пролитую кровь падает не на партию, а на те организации, которые сделали террор политическим принципом и десятилетиями действовали по этому принципу.
Марксизм уже воспринимает как дерзкое незаконное притязание, если какая-то немарксистская партия вообще апеллирует к массам, вообще устраивает народные собрания, вообще выходит на улицу. Массы, народ, улица являются, как хотел бы заставить поверить марксизм, бесспорными привилегиями социал- демократии и коммунизма. Парламент и промышленные объединения предоставляют другим партиям. Но народ должен принадлежать марксизму.
Теперь национал-социализм обращается как раз к этому народу. Он апеллирует к человеку улицы, он говорит его языком, говорит о нужде и притеснениях, которые угнетают его, дело народа делает своим делом в надежде, что народ тоже сделал бы его дело народным. И в тот же самый момент в этом возникает угрожающая опасность для марксизма. Тем самым национал-социализм коснулся раны социал-демократии и коммунизма и атаковал их на той позиции, где они могут быть разбиты. Социал-демократия прошла через Закон о социалистах и при этом получила опыт, что нельзя на длительный срок подавить духовное движение чисто механическими средствами. Наоборот, что насилие всегда порождает насилие, и что чем жестче будет давление, тем жестче будет и противодействие.
Это не признак ума совсем молчать о революционной позиции, если социал-демократия снова и снова делает попытки противостоять национал-социализму средствами государственного подавления. Это характеризует всю ее лицемерную лживость, если она при этом хочет представить национал-социализм как нарушителя общественного спокойствия. Эта попытка также всюду и всегда оканчивалась бы жалким провалом, если бы буржуазная пресса с самого начала была бы правдивой и отказалась бы оказывать услуги марксизму в его непростительном и преступном поведении.
Тем не менее, буржуазная пресса совершенно соответствует характеру или скорее бесхарактерности стоящих за нею парламентскими группировок. Там хотят мира ради мира. Десятилетиями там беспрекословно склонялись перед марксизмом и его террористическими требованиями. Теперь они приучены к этому искривленному положению.
Буржуазные партии намереваются жить дружно с марксизмом, не думая о том, что марксизм только тогда будет готов поддерживать гражданский мир, заключенный им с буржуазией, если ему во всем предоставят все права и полную свободу действий.
Национал-социалистическое движение отказывается от этого гнилого компромисса. Оно открыто и резко объявило марксизму борьбу не на жизнь, а на смерть. Уже скоро поле, на котором решалась эта борьба, было усеяно кровавыми жертвами; и здесь нужно констатировать, что у буржуазного общественного мнения везде и повсюду не хватало необходимого гражданского мужества, чтобы безоговорочно встать на сторону объективного права, которое в случае успеха, в конце концов, должно было помочь также и ему самому.
Общественное мнение молчит, если на улицах убивают национал-социалистических штурмовиков.
Отделываются несколькими строками в каком-то забытом углу на газетной странице. Такое сообщение не сопровождается никаким комментарием. Действуют так, как будто бы так и должно было быть. Марксистские газеты большей частью вообще ничего об этом не пишут. Они систематически умалчивают обо всем, что изобличает их собственные организации; и если они из-за неудобных обстоятельств и вынуждены что-то сказать, то они извращают реальную ситуацию до полной противоположности, превращают нападавшего в жертву, а жертву в нападавшего, кричат благим матом, призывают к вмешательству государственной власти, мобилизуют общественное мнение против национал-социализма и возмущаются против партийно-политического террора, который они сами сначала изобрели и ввели в политику. И если кто-то хоть пальцем тронет какого-то марксистского убийцу, то вся пресса заревет от ярости и возмущения. Национал-социалисты представляются как подлые кровавые подстрекатели и убийцы рабочих, на них клевещут, что они из одного лишь желания кровопролития бьют и стреляют безобидных пешеходов.
У буржуазных газет обычно для такой чудовищности остается только утонченное молчание. Они красноречивы в передовых статьях и комментариях, если марксистский хулиган пострадает при защите от его кровавого террора. О национал-социалистах, однако, никогда и нигде не говорится ничего хорошего.
Это в особенно опустошительных формах воздействует в самих пролетарских массах; так как вследствие того, что с национал-социализмом с самого начала обращаются как с чем-то второразрядным, что его клеймят как подонков рода человеческого, в народе укореняется мнение, что это движение вообще не стоит оценивать по правовым меркам. Любое беззаконие, которое в другом месте посчитали бы вызывающим и возмутительным, здесь становится правом и справедливостью. Разве коммунистический хулиган, настоящая профессия которого состоит в политических убийствах, вследствие этого не должен почувствовать себя прямо-таки призванным поддаться своим неукротимым кровавым инстинктам? Он знает с самого начала: пресса промолчит, общественное мнение признает его правоту. Если он и предстанет перед судом, то самое большее как свидетель, и даже при самом худшем исходе он получит за незаконное хранение оружия, вероятно, несколько месяцев тюрьмы, от которых его избавят с учетом смягчающих обстоятельств в порядке помилования.
Слово о 'политических детях' все еще возникает в общественном мнении. Там привыкли к тому, чтобы не принимать коммунизм всерьез. В его кровавых эксцессах видят только случайные промахи и проявляют к этому широкое понимание и сочувствие. Когда коммунистическая пресса призывает к кровавой гражданской войне, они закрывают оба глаза, а для нанятого чекиста, который в ночной тьме трусливо застрелит национал-социалистического штурмовика, у них всегда открыто сердце. Они обхаживают его с той же заботливой добротой, с которой в сенсационной прессе обычно обращаются с преступником нравственности или с массовым убийцей.
Штурмовик является потерпевшим при этом безответственном поведении. Он чувствует себя жертвой трусливой кровавой травли, которую безнаказанно ведут против него, только лишь как человек вне закона политической жизни. Можно насмехаться над ним и клеветать на него, оплевывать и терроризировать, избить до крови и застрелить. Ни одна ворона после этого не каркнет. У собственной партии нет возможности предоставить ему защиту. Государственные власти отказывают ему в защите, пресса
