плохой, печать слабой, «Атака» создавала впечатление грязного бульварного листка, выходящего где-то в неизвестной анонимности и лишенного всякого честолюбия, однажды войти в ряд больших печатных органов столицы Империи.
Уже через один месяц «Дер Ангриф» при нормальном рассмотрении стоял перед банкротством. Лишь то, что нам снова и снова в последний момент удавалось занимать тут и там небольшую денежную сумму, спасал нас от открытого банкротства.
Все наше время и работа были заполнено денежными затруднениями. Деньги, деньги и снова и снова деньги! Мы не могли оплачивать типографию. Жалование выплачивалось только маленькими суммами. Мы погрязли в долгах за аренду помещения и телефонные разговоры. Движение, кажется, задыхалось в денежной нужде.
Если бы у нас была, по крайней мере, еще возможность устраивать общественные собрания и с помощью замечательных ораторов влиять на массы! Вероятно, мы таким путем преодолели бы угрожающий финансовый кризис. Ведь наши собрания приносили всегда значительные доходы, которые вплоть до сегодняшнего дня тратились на нужды политического движения. Но собрания были большей частью запрещены; и где они для виду разрешались, власти позволяли нам только проводить затратную подготовку, чтобы в последний момент все же нанести нам удар внезапным запретом. Они этим лишали нас не только ожидаемого дохода, но и тех денег, которые были уже истрачены нами на подготовку сорванного собрания.
Часто у публики возникал вопрос, откуда национал-социалистическое движение брало огромные денежные суммы, в которых оно нуждается для содержания его большого партийного аппарата и для финансирования его гигантских пропагандистских кампаний. Предполагали самые разнообразные тайные источники денежных поступлений. Однажды это был Муссолини, другой раз Папа Римский, третий раз Франция, четвертый раз крупная промышленность, а в пятый раз какой-то известный еврейский банкир, который финансировал национал-социалистическое движение. Самые слабоумные и самые сумасбродные подозрения выдвигались против нас, чтобы скомпрометировать движение. Наихудшие враги партии назначались ее самыми щедрыми кредиторами, и слепо верящая общественность в течение долгих лет клевала на эти бабьи сказки.
И, все же, нет ничего проще, чем решение этой, только внешне такой таинственной загадки. Национал-социалистическое движение никогда не брало деньги у людей или организаций, которые стояли вне его рядов или тем более, публично боролись с этим движением, а движение боролось с ними. Движению финансирование с такой стороны вовсе не было необходимым. Национал-социалистическое движение так велико и внутренне здорово, что оно может финансировать себя из собственных средств. У партии с численностью в несколько сот тысяч, сегодня даже почти миллион членов есть здоровый финансовый фундамент уже в партвзносах. Тем самым она может содержать весь ее организационный аппарат, если он построен экономно – и это у нас само собой разумеется. Пропагандистские кампании, однако, которые мы устраиваем при выборах или больших политических акциях, финансируют себя сами. Это так непонятно для общественности потому, что другие партии, с которыми сравнивают нас, вовсе не могут брать плату за вход на их собрания. Они чрезвычайно довольны, что могут наполнять свои залы при условии свободного входа, а в случае необходимости привлекают людей еще и предоставлением бесплатного пива. Это объясняется с одной стороны тем, что у этих партий есть только посредственные ораторы, а с другой стороны, что политические представления, которые представлены на их собраниях, для широких народных масс полностью неинтересны и мало привлекательны. У национал-социалистического движения ситуация иная. Она располагает корпусом ораторов, который очевидно вообще можно было бы назвать самым лучшим и самым убедительным в сегодняшней Германии. Мы систематически не отправляли агитаторов в школы и не обучали их как великих ораторов. Они выросли из самого движения. Внутреннее воодушевление давало им силу и способность, увлекая, влиять на массы.
У народа есть чутье, думает ли политический оратор на самом деле то, что он говорит. Наше движение не поднялось ни из ничего, и люди, которые с самого начала предоставили себя в его распоряжение, проникнуты правильностью и необходимостью политической идеи, которую они в слепой убежденности представляют общественности. Они думают то, что говорят; и они с силой слова переносят эту веру на своих слушателей.
Политических ораторов до этого никогда еще не было в Германии. В то время как западная демократия уже с самого начала учила и совершенствовала искусство политической речи для народа, политический оратор в Германии даже до конца войны был ограничен в его действии почти исключительно парламентом. Политика никогда не была у нас делом народа, всегда только делом привилегированного правящего слоя.
Теперь с подъемом национал-социалистического движения это должно было измениться. Не марксизм политизировал широкие массы в настоящем смысле. Хотя народ благодаря Веймарской конституции стал «совершеннолетним», но никто не удосужился также дать необходимую политическую возможность воздействия этому народному совершеннолетию. Тот факт, что после войны вообще отказались создавать помещения для собраний, в которых большие народные массы могли бы размещаться для политического просвещения, уже был доказательством того, что у отцов демократии обоснованно вовсе не было намерения воспитывать народ политически, что они скорее видели в массе только голосующий скот, достаточно хороший, чтобы бросать соответствующий листок в урну на выборах, но во всем остальном низкий плебс, который по возможности нужно было отстранить от настоящего оформления политического развития.
Национал-социалистическое движение создало здесь во всех отношениях знаменательную перемену. Она сама обратилась в ее пропаганде к массам, и ей удалось также в многолетней борьбе снова привести в движение уже полностью закостеневшую политическую жизнь в Германии. Она изобрела новый язык для политической агитации и сумела популяризовать проблемы немецкой послевоенной политики в такой мере, что даже маленький человек из народа мог это понимать и интересоваться.
Нашу агитацию неоднократно упрекали в примитивности и бездарности. Но при этой резкой критике исходили из неверных предпосылок. Действительно, национал-социалистическая пропаганда примитивна; но ведь и народ тоже мыслит примитивно. Она упрощает проблемы, она сознательно снимает с них всю запутанную второстепенную мишуру, чтобы они могли соответствовать кругозору народа. Когда массы однажды узнали, что животрепещущие вопросы современности на национал-социалистических собраниях рассматривались в том стиле и на том языке, что каждый мог их понимать, тогда поток десятков тысяч и сотен тысяч беспрерывно нахлынул на наши собрания. Здесь маленький человек находил просвещение, стимул, надежду и веру. Здесь он в заблуждениях и хаосе послевоенного времени получал твердую опору, за которую он мог зацепиться от отчаяния. Для этого движения он был готов жертвовать своим последним голодным грошом. Только из пробуждения масс – в этом он должен был здесь убедиться – нацию можно было привести к пробуждению.
Таково объяснение того, что наши собрания очень скоро пользовались растущим одобрением, и партии не только больше не пришлось выделять для этого средства, но наоборот эти собрания стали для нее лучшей и самой длительной возможностью финансирования.
Власти поразили нас в самом уязвимом месте, запретив известным национал-социалистическим ораторам, во главе с самим вождем движения, иногда на месяцы и годы всяческую ораторскую деятельность. Они знали об огромном влиянии этих агитаторов на массы, они совершенно ясно понимали, что большое ораторское воодушевление, которое окрыляет самих этих людей, будет также перенесено на массы, и движение в результате этого получит такой импульс, который никакая пресса и организация не может возместить другим способом. Также и полицай-президиум в Берлине сначала исходил при объявлении запрета из того, чтобы сделать агитаторскую деятельность движения полностью невозможной. И это был самый тяжелый удар, который мог поразить нас. Мы теряли вместе с тем не только духовный контакт с массами, но и наш самый важный источник финансов тоже был перекрыт.
Мы пытались снова и снова проводить нашу общественную агитацию тем или иным скрытным методом. Это удавалось один раз, два раза, но внезапно власти разгадывали наши уловки, и снова шел дождь запретов. Конституция в современной демократической полицейской практике играла только подчиненную роль. Демократия обычно с ее собственными написанными законами обходится большей частью не слишком снисходительно. Право свободы слова всегда гарантировано только тогда, когда мнение,
