между руководством и партийным товариществом. На съездах член партии должен собрать новое мужество и новую силу. Созвучие маршевого шага батальонов SA должно поднимать и укреплять его точно так же как острая и бескомпромиссная формулировка принятых решений; он должен возвращаться с партийного съезда как новорожденный к его старой работе.
Веймарский съезд партии в 1926 году дал собравшимся там руководителям, членам партии и штурмовикам тот огромный запас энергии, с использованием которого они могли выдержать тяжелую политическую борьбу до августа 1927 года. Отблеск этого огромного развития силы воспринимался в работе на протяжении всего года. Теперь нюрнбергский съезд партии в 1927 году должен был доказать, что партия с тех пор вовсе не остановилась на старых позициях или тем более отступила со своих командных позиций, но что ее работа наоборот повсюду по всей территории Империи увенчалась победой и успехом, и что партия теперь могла выйти за организационные рамки и предложить также всей немецкой Германии несокрушимую картину новой политической силы и мощи.
Прежде всего, у тех частей страны, в которых с движением в течение долгих лет боролись и терроризировали, было естественное право на то, чтобы партийный съезд выразил согласие и сплоченность общего движения, а отнюдь не раскололся из-за внутренних ссор о программе и тактике.
Берлинская партийная организация ожидала от съезда в Нюрнберге большего, чем просто встречу партийцев. Ей пришлось в истекшем году вынести самую тяжелую борьбу. Эта борьба укрепила ее и сделала более зрелой, и теперь ей представлялась возможность вне давления властей и без политического сковывания выразить нерушимую сплоченность берлинской организации перед движением всей Империи.
Подготовка к этому съезду партии требовала месяцев. Чем сильнее было давление снаружи, тем выше росла радость и напряжение, с которым ожидали эту массовую встречу. Берлинский партиец и штурмовик хотел получить здесь новую силу для дальнейшей борьбы. Он хотел для себя упоения демонстрирующих массовых шествий, на которых встречались организации всей Империи, с востока и запада, с юга и севера.
За три недели до нюрнбергского партийного съезда примерно пятьдесят безработных штурмовиков уже отправились из Берлина пешим маршем в Нюрнберг. Выйдя за границы столицы, они снова надели свою старую любимую форму и маршировали ровным шагом многие сотни километров к цели их желаний.
Обывателю может показаться непонятным, как можно было вопреки запрету партии составить три особых поезда из Берлина в Нюрнберг и до последнего момента скрыть это массовое выступления от глаз властей. И, все же, это было возможно.
В субботу перед партийным съездом, который представлял собой в какой-то мере начало большой национал-социалистической встречи, уже было ясно, что это заседание станет огромным успехом для всего движения. Более сорока специальных поездов из всех частей Империи прибыли утром на главный вокзал Нюрнберга. К ним еще нужно добавить громадное количество участников, которые прибывали в старый имперский город пешком, на велосипедах, маршевыми группами и на грузовиках.
Национал-социалистическое движение мертво! Так ликовали его враги два года; и теперь оказалась вдруг полная противоположность. Движение не только не обрушилось под ударами дубины официальных преследований, оно победоносно преодолело их и поднималось сегодня еще более непоколебимо, чем прежде.
Уже само имя Нюрнберг для большинства членов партии было окружено бесподобным волшебством. Оно означало для них нечто истинно немецкое. Под стенами этого города происходили культурные события всемирно-исторического масштаба. Если говорили о Нюрнберге, то подразумевали лучшую немецкую традицию, которая многообещающе указывает вперед.
В этом городе немецкие мужчины уже маршировали в тяжелое время, десятками тысяч, приветствуемые ликующими немецкими патриотами, думавшими, что новая Империя уже возникла. То, что демонстрировалось тогда так сильно и пленительно в самое критическое время послевоенной политики, утонуло в себе самом, так как оно еще не было до конца связано и структурировано, так как большим наследием в течение несчастных месяцев после крушения партии управляли люди, которые оказались не готовыми к этой задаче.
Теперь национальная Германия вновь смотрела на Нюрнберг, где национал-социалистические коричневые рубашки десятками тысяч выходили демонстрацию, чтобы демонстрировать против политики дани для нового государства. Вера и надежда многих сот тысяч руководила победным маршем этих молодых активистов, которые в двухгодичной ожесточенной борьбе доказали, что национал-социалистическую идею и ее партийно-политическую организацию нельзя потрясти никакими средствами и никаким террором.
9 ноября 1923 года рухнуло первое творение. Оно выполнило свое историческое задание, и должно было пока уступить место хаосу. По прошествии времен самого глубокого крушения восстановление движения началось в феврале 1925 года, и теперь впервые силами огромных масс нужно было показать, что состояние партии 1923 года уже давно ушло в историю, и движение снова маршировало во главе национально-революционной Германии.
Нация смотрела на эту национал-социалистическую массовую демонстрацию, полная веры и доверия. Каждый штурмовик чувствовал, что он с его марширующими товарищами вновь образовывал железное острие свинцового клина, и что он должен был быть обязан только своей смелости, мужеству и жесткой выносливости. С гордостью и внутренним подъемом входил он в эти дни. Он подхватил опускающееся знамя и пронес его сквозь ночь и мрак. Знамя стояло прочно. Везде и повсюду, в каждом городе, в каждой деревне знали светящееся знамя национал-социалистического народного порыва, и где движение не хотели полюбить, там, все же, его, по крайней мере, научились ненавидеть и бояться.
Они прибывали из фабрик, из шахт и контор, от плуга и бороны, и среди них стоял вождь движения. Его нужно было благодарить за то, что политика партии ни на сантиметр не отклонилась от прямого курса. Он был гарантией того, что так это оставалось бы и в будущем.
Сегодня один из них не был уже писарем, а другой пролетарием, не было среди них ни батрака, ни мелкого чиновника. Сегодня все они были теми последними немцами, которые не хотели терять надежду на будущее нации. Они были носителями будущего, людьми, гарантирующими то, что Германия была предопределена не для заката, а для свободы. Они стали символом новой силы веры сотен тысяч и миллионов. Если бы их не было, они все это знали, тогда Германии пришлось бы утратить надежду. И потому они высоко поднимали знамена и сердца, потому они позволяли грохочущему ритму их массового марша разноситься у стен старого имперского города.
Молодая Германия вставала и требовала своих прав.
Знамена развевались над городом; бесчисленные проливали кровь под этими знаменами, бесчисленные были брошены за них в тюрьмы и некоторые среди них погибли.
Они не хотели это забывать; они не хотели это забывать, прежде всего, сегодня, когда эти знамена проносили под ярким солнцем по улицам города, полным десятков тысяч ликующих.
Газета «Дер Ангриф» к партийному съезду в Нюрнберге впервые выпустила специальный номер. На первой странице было восхитительное графическое изображение: скованный оковами кулак разбивает удерживающие его цепи и вздымает наверх развевающееся знамя. Под ним в лаконичной сжатости только слова: «Живы вопреки запрету!»
Это было то, что каждый берлинский член партии и штурмовик неопределенно ощущал: движение победоносно преодолело все кризисы и сокрушительные удары. Оно смело и дерзко сопротивлялось сумасбродному, механическому запрету и теперь выходило на демонстрацию, чтобы показать общественности, что его можно запретить, но нельзя уничтожить.
Особые переговоры начались уже в пятницу после полудня. Участники конгресса заседали в отдельных специальных группах, которые как таковые представляли собой уже поучительные попытки подготовки будущих сословных парламентов. Совещания, как само собой разумелось в партии, руководствовались нравственной серьезностью и самым глубоким чувством ответственности. Обсуждающиеся пункты выполнялись – и это не было противоречием в себя – почти без дебатов, потому что, так сказать, во всех вопросах среди делегатов было единодушие. Здесь не говорили, а действовали и принимали твердые решения. Референты групп формировали из сути мнений их предложения, которые передавались открывавшемуся на следующий день конгрессу. Голосований не было. Они и не были нужны, так как они всегда дали бы в итоге ту же картину единодушия и сплоченности.
