в городе, почему бы не поспорить с собеседником, чье мнение диаметрально противоположно твоему? Ведьма имела своё суждение, не совпадавшее со мнением Мастера, но странность заключалась в том, что оно точно так же не совпадало вовсе ни с одним из существующих мнений. Мастер подумал как-то, что позиция ведьмы похожа на его собственную: не противоположно какому-то курсу и не совершенно в стороне от него, а именно перпендикулярно. Поэтому беседы — на философские темы, к примеру, — выходили занятными. О прогрессе, например. Когда Нанжин упомянул, что появление Империи явилось большим шагом вперед, Реана резко не согласилась. Такая реакция была нормальной, ибо слово 'прогресс' есть слово еретическое: оно допускает, что мир не является неизменным. Но странно оказалось видеть, что несогласие это относится не к идее изменчивости мира, как следовало бы ожидать, а к оценке Империи…
— Тоже мне, прогресс, — скептически хмыкнула Реана. — До Империи, небось, ученых не обвиняли в ереси, и не вешали во славу Тиарсе. И на чужие религии запрета не устанавливали. Это — прогресс, когда каждый клочок земли, успевший обзавестись пантеоном и правительством, объявляет всех остальных нелюдями? Это прогресс, когда толпа при виде инакого кидается в атаку, забыв обо всем — только бы разорвать в клочья?
— Да. Да, это прогресс, — повторил он, видя лицо Реаны. — Оборотная сторона прогресса. В древности 'инаких', как говоришь ты, оставляли в спокойствии не из уважения к чужому мнению. Из боязни. Мы боялись всего неведомого, не допуская даже мысли о том, что с неведомым возможно бороться. Коли доказана его слабость — это вопрос отдельный. Но действует аксиома: сильный прав. И потому, если Ррагэ силен, то следует приносить ему жертвы, ублажать его, переманивать на свою сторону. С появлением Империи люди начали понимать свою силу. И тогда на первый план вышла другая идея: со злом можно бороться. Возможно бороться даже с тем, кто сильнее. И потому Ррагэ объявлен врагом. Потому его проклинают и оскорбляют вместо того, чтобы убивать во славу его людей на древних алтарях. Если бы ты, ведьма, перенеслась в те времена, когда Империя ещё не рождалась, тебя не стали бы убивать, за тобой не вздумали бы охотиться. Тебя бы почитали и приносили бы тебе дары. Но не потому, что поняли бы тебя. Никто не стал бы слушать твоих слов, но, поняв, что ты сильна, люди приняли бы это как должное, смиряясь с твоею властью. Отнюдь не соглашаясь с тобой, но попросту подчиняясь силе для того, чтобы выжить. Вот и поразмысли, что лучше. А условности суть другая сторона того же. Пока прав сильный, нет нужды разграничивать мир заранее. Теперь, когда люди ищут новые истины, им трудно: потому что начинать трудно всегда. И они запирают мир в границы, в рамки, подгоняют под застывшие формы — потому что иначе им не найти, кто прав, а кто виноват.
Реана помолчала.
— Начинать! А ты знаешь, сколько веков пройдет прежде, чем мы перестанем 'начинать' и начнем делать? Я вот понятия не имею! В моем мире — в том, другом, — 'начинать' начали ещё лет с пару тысяч назад! И всё ещё начинают! Только-только наметили начало того конца, которым оканчивается начало! И вот уж будет удача, если действительно начнём делать, а не пытаться!.. Чёрт бы нас всех побрал…
Тем временем в Арнакию шла весна. Неспешно, играючи, то отвлекаясь и сворачивая в сторону, то прибегая в гости, устраиваясь, умащиваясь, растапливая остатки зимы — и снова убегая, как непоседливая девчонка, то смеясь капелью, то скрываясь и позволяя зиме снова подморозить грязь на дорогах. Она забегала на минутку, на денек, присматриваясь, успевая ровно настолько отогреть землю, чтобы передвигаться по ней стало невозможно — ни пешком, ни вплавь, разве что вброд ещё получилось бы, но уж очень медленный и утомительный способ. И если бы люди не знали, что таким бестолковым и неряшливым образом весна пытается установить тепло, разбудить мир, то едва ли кто-то питал бы к этой безрассудной девчонке теплые чувства. Скорее, поспешил бы прогнать к Верго, вспоминая добрым словом твердый наст и свежий морозец, когда подхватить простуду куда сложнее, чем в один из этих промозглых деньков. Разве можно всерьёз полагать, что эта бестолковая девчонка-весна угомонится и высушит дороги? Да она только и умеет, что растапливать их в непроезжую кашу! Правильно, ломать — не строить…
— Я что, что-то не так делаю? — вызывающе спрашивала Реана.
— Ты всё делаешь не так, — флегматично отвечал Мастер.
— В самом деле? — издевательски спросила ведьма. Она в кои-то веки отдыхала — впервые с сегодняшнего утра. Но бессердечные горожане её не ценили. То, что они до сих пор не выдали её церкви, ни о чем не говорило. Они ругали Возродившуюся. Не опасаясь ни Ксондака, приравнявшего упоминание о ней к богохульству, ни самой ведьмы, которая, по слухам, могла совершать любые гадости, на какие у рассказчиков хватало воображения, и значительную часть тех, на которые оного воображения не хватало. Они говорили, что Безумная безумна, что из-за неё нынешняя зима выдалась непомерно длинной, в Арнер зачастили охотники, а в соседних сёлах перемёрли куры. — И что же я должна, по-твоему, делать, чтобы меня не считали Редой?
— Тебя не полагают Редой. Более не полагают. Люди говорят не о Реде, но о Возродившейся, Безумной Реане. Которая нарушает заповеди Вечных, не смотрит на родовитость и на оранжевые колпаки, а ведёт себя так, словно сама она чуть ли не одна из Вечных.
— И что?
— И ничего. Либо ты перестаешь замечать, что о тебе говорят, и начинаешь благодарить небеса за то, что Ксондаку есть пока чем заняться и без тебя, либо же прекращаешь оскорблять своим дерзким норовом Вечных и добропорядочных граждан.
— Пхм.
Едва ли Нанжин ожидал, что Безумная (как её обычно и называли за глаза) в самом деле вздумает переменить свое поведение. Она так же неосмотрительно обращала на себя внимание чуть ли не по всему центру Арнакии. Впрочем, с дворянами и членами Совета она пока не портила отношения. Возможно, конечно, что ей просто не довелось наткнуться на родовитого человека за время, истраченное на бедные кварталы Арнера, что стлались на западе, вниз по течению Арна, где вместо улиц были каналы. И на дороги от города до соседних и не очень сёл, деревень и деревушек, рядом с которыми можно было бы пройти в полусотне метров, не заметив трех дворов, приютившихся за деревьями, если б не поля да покосы. Она вовсе не рвалась в высшее общество. Хотя, вообще-то, могла бы попробовать показаться: денег у неё имелось довольно. Особенно, на первых порах. Она же общалась с беднотой да с ачаро, которые искали бесед с Безумной, кажется, из простого молодого любопытства. Даже если при встрече они начинали возмущаться, как Кёдзан, изображавший резкую антипатию к богохульнице и еретичке, однако часто оказывавшийся с ней в одном районе.
— Добрый вечер, Кёдзан! — широко улыбнулась Реана. — Кажется, где-то я тебя сегодня уже видела… Кстати, разве ачаро могут сегодня выходить за пределы храма? Разве сегодняшний день посвящен не Хофо и медитации?
— Откуда далеким от храма людям знать его порядок! — заявил Кёдзан, пряча что-то под плащ.
— Я уже не говорю о том, что ты нарушаешь приличный ачаро аскетизм, покупая в дешевых забегаловках всякую кислую дрянь, — хитро вздернула уголок рта ведьма.
— Ну что это такое! — громко возмутился Кедзан. — Куда ни пойдешь, всюду следят! Отовсюду! Чуть ли не каждый прохожий косые взгляды бросает! Ну как это называется?
— Это? Паранойя, — снова усмехнулась Реана.
— Да ну тебя, — обиделся парень.
— Ладно, параноик. Не хочешь составить компанию?
— Вот ещё! И куда тебя опять Килре несет?
— Да так…
Обычно Кёдзан соглашался. Он намеревался стать лекарем, а не просто учёным-переписчиком, всю жизнь проводящим в каморке с видом на храмовый двор. Ему было скучно сидеть в городе, а о его 'свиданиях' с Безумной ходили по храму среди послушников такие истории, что когда, время от времени, кто-то из товарищей начинал у Кёдзана выспрашивать подробности, тот искренне молил всех подряд Вечных, без различия светлой или тёмной природы, чтобы Реана об этих слухах не прослышала. На самом деле, она знала, разумеется. Но её собственной репутации — репутации Безумной, Реды и так далее — повредить было сложно, Кёдзан же о себе заботился самостоятельно (разве кто-то сказал, что эти слухи ухудшили его реноме среди сверстников-ачаро?), а бродить по окрестным более или менее населённым
