пунктам вдвоём было веселее. Так что… какая, чёрт возьми, разница, что там говорят зеленеющие от скуки сплетники?
Прогулки мало чем отличались одна от другой. Если бы Реана потом взялась вспоминать это время, из всех 'радиальных выходов', как она их называла, припомнился бы один. Кто-то из арнерских знакомых — бывший пациент, — попросил съездить к одному из его родственников в Клейвлан, городок в дне пути на север от Арнера. Плата была назначена неплохая, к тому же, в Клейвлане как раз цвела пышным цветом ежегодная весенняя ярмарка, и Реана согласилась, а Кёдзан примазался.
Лечение родственника описывать не имеет смысла, а вот ярмарка оказалась на удивление хороша. Хотя, мнение Реаны нельзя назвать объективным. Её зацепило только одно — но зато действительно зацепило. Песня, услышанная краем уха. Чуть ли не первая песня, если не считать творчества Хейлле, которая Реане в этом мире понравилась. Простая мелодия, дурацкие какие-то слова… Песня тосковала о чём-то. Легко, светло и так пронзительно тосковала…
Реана слушала, закусив губу. Не обращая внимания на Кёдзана, удивленно на неё косившегося: парень вовсе не находил песню гениальной. Реана и сама её таковой не находила. Она унеслась вслед за музыкой не потому, что та была хороша. Потому, что музыка напомнила о чём-то восхитительно знакомом, невыразимо дорогом и прекрасном. Как брызжущий слюной злобный дурак, хающий твоего друга, о котором не слышно уже несколько лет, вдруг покажется роднее брата: потому что он видел дорогого тебе человека, говорил с ним… Песня зачаровывала тем, о чём она говорила, а не тем, как. И другим это 'о чём' было совершенно без толку — так, пара стёртых от старости слов…
Раир… Любимый… Где ты? Король Лаолия, надо же…Чёрт бы побрал весь этот мир! До чего же я соскучилась!..
Она вздохнула, резко выдохнув.
— Идём.
Обратно шли быстро, но без приключений, чуть ли не зевая. Ну, по крайней мере, до обеда. Они как раз сворачивали обеденный платок, когда на дороге, сантиметров на двадцать проваливаясь в едва-едва подмёрзший наст, показалась телега. Этот первобытный шейкер был нагружен некоторым количеством свертков и узлов, тройкой детей от пяти до десяти, маленьким старичком и женщиной с грудным ребенком на руках… Дети решали судьбу леденца — судя по воплям, последнего. Женщина, даже с виду, составляла процентов пятьдесят всего груза. По крайней мере, по весу. Парой лошадей правил бородатый мужик тоже немаленьких размеров. (Если продолжить взвешивание, то на его долю пришлось бы примерно две трети оставшегося веса). Ну, в этом мире 'бородатый' не является яркой характеристикой, но данный экземпляр был очень уж бородат. Реана ещё никогда не видела столько бороды сразу.
Телега поравнялась с ними, мужик натянул поводья, прикрикнул на детей, порылся в бороде, прокашлялся и заговорил.
— Храни вас Тиарсе, люди добрые. Ежели хотите — могу подвезти, чего вам пешком телепать.
— Милость богов да пребудет с тобой, почтенный, — степенно ответил Кёдзан. Покосился на Реану. Она пожала плечами с видом спокойного пофигизма.
— Благодарим, почтенный, — сказала Реана. — С удовольствием примем твоё приглашение.
Мужик посмотрел на неё с видом роденовского мыслителя, тщетно бьющегося над какой-нибудь теоремой Ферма. По его разумению, девка в простой одежде должна молчать до встречи с Кеилом, а не встревать в разговор.
— Вы, я чай, не из простых, — заключил он, когда дети по его слову ссыпались с телеги, нечаянные попутчики устроились, и лошадёнки тронули. — Говорите по-ученому да по господскому, хоть сами пешие и одёжа простая… — раздумчиво говорил он.
— И что? — спросила Реана, с искренним любопытством ожидая выводов.
— Да ничто. Рази ж то до меня касаемо?
— Ты с ярмарки едешь, почтенный? — Кедзан взял нить разговора в свои руки. Реана не слишком расстроилась, переключив внимание на малолетних попутчиков. Младенец орал и отплевывался от тряпочки с хлебомолочной кашицей, которой мать пыталась блокировать звук. Ребенок бы ещё и отбрыкивался, но для этого он был слишком надежно запакован в плотный свёрток.
— Да чего ж ты вопишь, халвлег, бесья ты душа!
— Жарко ему, — ответила Реана. — Не кутай его так, здоровей будет.
— А ты почем знаешь? — набычилась мать. — У тебя, девка, своих-то детей, небось, и вовсе нет, а я четверых родила!
Реана на мгновение прикрыла глаза. 'Нет. А осенью я умру'.
— Пятерых, — поправила она, осторожно вскрыв чужие воспоминания. — Второй ребенок умер… умерла, когда ещё годика не было.
Теперь уже все трое выпучились на неё. Только старичок сидел так же безучастно да Кёдзан быстро пришел в себя.
— А ты почём знаешь? — почти взвизгнула многодетная мать, закрывая руками младенца.
— Гиллена сказала, — с чистой совестью заявила атеистка Реана, старательно воспроизводя угодный Вечным и непереносимый ведьмами знак огня.
— Так ты лекарка, — облегченно сказал мужик, которого взвизг жены несколько насторожил. Реана кивнула, смиренно опуская глаза. Никак у неё не получалось быть ниже воды, тише травы, и представляться лекаркой было лучше, чем давать людям увериться, что ты ведьма.
— Ну, оно и ясно: кому ж ещё ходить с монахом, как не лекарке, — заключил бородач, отворачиваясь обратно к лошадям.
— А скажи тогда, любезная, — уважительно обратилась его жена, — почто у одного оболтуса руки в цыпках, а у другого глаза нечистые? Кому из Вечных дар принести?
— Дар необязательно, — сказала Реана. Её собеседница, кажется, снова заподозрила в ней ведьму, и Реана поспешила исправить положение. — Главное, почтение.
— Да как же его тогда выказать? Уж и деньгами жертвовали, не говоря уж за гусей да поросят. И табличку со знаками на одежду нашивала. Не иначе, прогневились на нас Вечные! Грехи наши тяжкие…
— Слушай внимательно! — строго сказала Реана. Обоих оболтусов она уже заметила. Тоже мне, болячки! И откуда только берутся толки о всемогущей народной медицине? — Тот, у кого цыпки, пусть трижды в день, прежде, чем поесть, трикрат прочтет 'Взирая на небо с упоением' и девять раз хорошенько омоет руки в воде, стоя на правой ноге лицом на восток. Вода должна быть не абы какая, а настоянная в чашке со знаком Наамы на донышке. А вечером с молитвой смажь ему цыпки чистотелом, сорванным так, чтобы на него упала тень болящего.
Женщина внимала, раскрыв рот. Остальные тоже. Реана возвела очи горе, вздохнула и продолжила вещать.
— Второму же, с нечистыми глазами, приготовишь такое лекарство. Надо сорвать трижды по пятьдесят два [три — число верховных богов, Айо, Оа и Верго; пять — число стихий; два — две извечные противоположности] цветков Гиллены [цветок богини врачевания — ромашка], пока не сошла роса. Над высушенными прочесть хвалу богине, а после залить их кипящей водой и держать на малом огне, стоя к вареву спиной и помешивая непрестанно посолонь ореховой ложкой в левой руке, притом сорок восемь раз повторить: 'Сила к силе, свежесть к воде, а болезнь в землю, с благословения Тиарсе и Оа, и Гиллены, и всех Вечных, воистину'. И этим настоем, когда немного остынет, протирать глаза в часы, посвященные высшим богам с соответствующими молитвами.
Реана замолчала. Из звуков вокруг телеги витали только скрип колес, выкрики детей, носившихся вокруг, да фыркнула одна из лошадей. Реана добавила:
— Пока всё не пройдет.
Особое удовольствие ей доставляло то, что импровизация закончена, и вышеизложенный бред можно забыть. 'Стоя на правой ноге лицом на восток…' Мда. Ликт бы обзавидовался.
— Возни-то сколько! — проворчал мужик. — Ишь, целая наука, как чирей свести.
— Всё надо! — возразила ему жена. — Ты что ж, хотел бы, чтоб ничего не делать вовсе?…Ох Тиарсе всемогущая! — заполошно вскрикнула она. Одновременно заверещали дети, вскакивая на телегу. Старик флегматично жевал губами воздух. На дороге впереди стояли трое вооружённых. Дубинка, топор да копьё у
