Америку с Европой, население льнуло к динамикам, слушая «западные голоса», несущие «слово правды». Но одновременно оно жадно листало ходившие по рукам каталоги с изображением невиданных «шмоток», от одного вида которых начинала кружиться голова. «Голоса» твердили о свободе, а в подсознании советского человека эта свобода прочно связывалась с манящими картинками каталожных чудес. Свобода должна была все это дать и потому была столь желанна.
Известный чикагский авторитет однажды сказал, что доброе слово и пистолет действуют лучше, чем просто доброе слово. Оказалось, что либеральное слово и иллюстрированный каталог также действуют лучше, чем просто либеральное слово… Когда говорят о привлекательности западного образа жизни, всегда нужно уточнять, что именно имеется в виду. Боюсь, что тех, кто жаждет свободы и связанной с ней гражданской ответственности, неизмеримо меньше, чем тех, кто просто стремится к комфорту, который сопровождает жизнь в западном обществе.
Выяснилось, однако, что свобода не так очевидно связана с комфортом и ширпотребом, как это казалось советскому человеку, и он достаточно быстро к ней охладел. Либеральное семя было брошено в русскую почву щедрой рукой, но вместо отборной пшеницы взошла конопля. Американцы остались разочарованы, к европейцам вернулись прежние страхи. Новая «холодная война» — это кризис неоправданных ожиданий.
Вообще отношения России с Западом асимметричны. Для Запада Россия — это вопрос внешней политики, часть его сложных отношений с «миром варваров». Для России Запад — это вопрос культуры, вопрос выбора путей внутреннего развития. Начиная с Петра, мы на себя смотрим сквозь Запад. И только большевики заставили Запад один раз задуматься, предложив универсальную философию, выходящую за рамки национальной. Герой романа Голсуорси говорит мимоходом на лондонской вечеринке 20-х годов,
что, мол, надо бы съездить в Москву, там сейчас рождаются свежие идеи… Сейчас к нам едут только за дивидендами. Битву за идеи мы проиграли, у нас нет больше таких амбиций, мы разделяем «универсальные ценности». И поэтому дело не в кока-коле. Запад, конечно, это не только кока-кола, но после победы поле битвы принадлежит мародерам. При снятой голове по волосам не плачут. Мы запиваем сладкой водой горькое интеллектуальное поражение.
Но и победитель пал жертвой собственных иллюзий. Запад жил ожиданием полной европеизации России. Следствием признания духовного лидерства Запада должно было бы стать и признание его экономического и политического лидерства. Поведение ельцинской элиты давало все основания поверить в эту сказку. Но уже и при «позднем» Ельцине стало ясно, что демократические ценности плохо приживаются в России. А когда «подфартило» с ценами на нефть, то все окончательно стало на свои места. Запад есть Запад, Восток есть Восток.
С Западом произошло то же, что и с героем известного романа Солженицына. Рассчитав получить две «пайки» на ужин, он, получив одну, остался совершенно голодным, хотя съел столько же, сколько обычно. Случился острый приступ демократического мессианства. Россия в ответ вспомнила слова Великого Петра, что у нее есть только два союзника — армия и флот. Отношения «партнеров» окончательно зашли в тупик.
Мы оказались в тупике «одинаковости». Чем больше мы твердим о своей похожести, о приверженности одним ценностям, тем больше рождается подозрений и недоверия. России надо набраться мужества, чтобы сказать: «Мы — другие». Западу должно хватить мудрости, чтобы признать право России быть другой. Это непросто, потому что Запад давно разучился признавать это право за кем бы то ни было.
Лучшее, что мы можем сделать друг для друга сегодня, — это вернуться к проверенным принципам политики мирного сосуществования, невмешательства во внутренние дела друг друга. Это охладит пыл. Не надо стремиться стать родственниками, лучше останемся приличными соседями.
Наследники: СССР умер, не оставив завещания. Его имущество досталось дальней родне
Карамзин говорил, что если бы отвечать одним словом на вопрос: что делается в России, то пришлось бы сказать — крадут.
…Когда вы еще раз увидите, как Роман Абрамович продолжает тратить свои сумасшедшие богатства на прожигателей жизни, именующих себя футболистами, вспомните о тех, кто трудится на буровых вышках «Сибнефти» в Западной Сибири за какие- то фунт девяносто в час, — пишет газета «The Times» (Великобритания). — Вспомните о многих поколениях рабочих, потративших жизни на то, чтобы построить тот самый авангард советской экономики, который впоследствии был продан так называемым олигархам за малую часть его рыночной цены…Абрамович нажил свое богатство на покупке контрольного пакета нефтяной компании «Сибнефть» за 117 миллионов фунтов — это была одна из самых темных страниц приватизации ельцинской эпохи…
Есть темы, на которые в России не принято говорить публично. Среди них на самом почетном месте находится оценка приватизации. Не отдельных «приватизаторов», оценкой деятельности которых в последние годы не без удовольствия занимается прокуратура, порождая своей работой больше вопросов, чем ответов. А приватизации в целом как политического решения, принятого конкретными людьми при конкретных обстоятельствах и круто изменившего судьбу России.
Отцы-основатели русской приватизации стали частенько баловать нас мемуарами. Их смысл сводится к тому, что других идей по выводу страны из кризиса не было, так что обсуждать плюсы и минусы этого решения бессмысленно. Смысл, однако, есть — пока приватизации не будут даны объективные политическая и правовая оценки, у нового русского капитализма не появится моральной основы. А рынок без морали — это базар.
Непродуктивно, однако, рассматривать приватизацию сквозь нравственный кристалл. Те, у кого не было возможности взять, не могут судить тех, у кого такая возможность была. Так как недоказуемо, что, появись такая возможность у них, они не поступили бы точно так же. Не надо было создавать возможности…
В конечном счете за приватизацией и многими другими спорными решениями 90-х годов стоит драматическое непонимание природы советской экономики. Критики советского режима стали жертвами советской же пропаганды. Даже сегодня никто не сомневается, что в СССР существовала особая, ни на что не похожая «социалистическая» собственность, являющаяся антиподом капиталистической и вообще частной собственности. На этом противопоставлении строилась вся философия реформ. Но в действительности никакой особой «социалистической» собственности у нас никогда не было. А был государственный капитализм с одним существенным уточнением — государство являлось в нашей экономике единственным капиталистом. Оно было монопольным инвестором, предпринимателем и управляющим корпорацией под брендом «СССР».
«Социалистическая» форма собственности на деле оказалась мифом, иллюзией, пропагандой. Октябрьская революция, какими бы лозунгами она ни оперировала, в действительности дала толчок развитию капитализма в России, что постфактум доказывается осуществленной в стране индустриализацией. Она кровавым и бандитским способом решила проблему многоукладности российской экономики, уничтожив практически все архаичные формы хозяйства и, прежде всего, вытоптав поле патриархальной земельной собственности, положив конец существованию русского крестьянства.
Другой вопрос: чем она засеяла это поле? Это был выморочный капитализм; капитализм без буржуазии, роль которой взяло на себя чиновничество; капитализм без
