альбоме.
– Где здесь выставка? – спросил Вадим.
– Там, – охранник указал в темный проем.
Вадим пошел туда, а охранник остался у входа. В принципе, ему ничего не стоило вызвать милицию или огреть непрошенного посетителя дубинкой, но он стоял, заворожено наблюдая за происходящим. Наверное, если б гость принялся выносить картины, он бы также ничего не посмел сделать.
Вадим остановился на границе света и тьмы. Свет фар, бликами наплывавший с улицы, выхватывал лишь прямоугольники с разводами красок. Пошарил по стене, ища выключатель, но освещение, видимо, включалось с какого-нибудь пульта; поднял взгляд – из-под потолка на него смотрели… однозначно сказать, что это глаза, он не мог, потому что они светились неестественным зеленоватым огнем, но это были наверняка, ни лампочки и ни звезды; в них чувствовалась жизнь, и смотрели они, именно, на него. Самое удивительное, что Вадим не испытал страха. Наоборот, интуитивно сделал шаг навстречу и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Надо думать, это то, что я ищу.
– Меня не надо искать, я всегда с вами.
Вадим даже присел от неожиданности; метнулся взглядом по темным углам…
– Не туда смотришь. Я перед тобой, – и тут произошло совсем невероятное – глаза стали опускаться, медленно и плавно, словно их обладатель парил в невесомости.
– Ты не похож на Бога, – с сомнением заметил Вадим.
– Как посмотреть, – глаза сделались
– С кем ты там разговариваешь? – послышался голос пришедшего в себя охранника; глаза резко дернулись вверх, стараясь быстрее занять прежнее место.
– Ты боишься? – удивился Вадим.
– Я ничего не боюсь, просто время еще не пришло.
– Какое время?
– Долго объяснять, – глаза вновь воцарились под потолком, когда за спиной гулко раздавались шаги.
– У тебя что, крыша едет?
– Типа того.
Ничего не объясняя и не оглядываясь, Вадим направился к выходу; благо, дверь так и оставалась открыта, а охранник, видя, что ничего не украдено, не стал преследовать странного визитера – заниматься поимкой психов не входило в его обязанности.
Уже сидя в машине, Вадим наблюдал, как он подозрительно выглянул на улицу и поспешно запер дверь.
Сет встретил его рычанием, но хозяин даже не взглянул на пса – на ночь он его не кормил, а ведь в этом заключались все их отношения.
Вадим не мог знать, что Костя просто спал, сломленный алкогольной усталостью последних дней. Он сумел нанести на холст несколько линий и понял, что не в состоянии создать образ, который хотел; вложить в него то, что сделало б его живым. Правда, в слове «живым» он видел чисто художественный смысл, а не тот, который теперь подразумевал Вадим.
– Мам! – крикнул Вадим, едва открыв дверь комнаты, но портрет остался лишь плоским безжизненным изображением.
– Мам… – Вадим уселся к столу, – ты меня слышишь?
– Ты нашел портреты? – губы ее, вроде, чуть шевельнулись.
– Я видел светящиеся зеленые глаза, которые разговаривали со мной… если я, конечно, не сошел с ума…
– Ты не сошел с ума.
– Тогда объясни, иначе я сам сдамся в психушку!
– Нет! – испугалась мать, – ты не можешь меня бросить!
– Даже так?.. – Вадим почувствовал, что нащупал слабое место, – или ты рассказываешь все, или завтра я еду сдаваться.
– Но ты все равно не поверишь…
– А это не твои проблемы!
Портрет надолго замолчал. Вадим даже подумал, что нарушилась связь, но вдруг послышался отчетливый вздох.
– Я думаю, это твой отец… (Вадим настолько растерялся, что раскрыл рот, но мать, видимо, и не ждала иной реакции). Жили мы в маленькой деревушке, дворов пятнадцать… не знаю, как там сейчас, а тогда леса вокруг были дремучие. Что такое город, мы понятия не имели. Телевидения в то время еще не было, а радио послушать, так километров двадцать надо пройти, до села. Там и правление колхоза до войны было, и церковь. Ее каким-то чудом в тридцатые не взорвали, а в войну Сталин и вовсе разрешил службы служить. Так что и батюшка свой был.
Мы, вроде, для того села, хутор не хутор – так, не пойми что. Но жили, по тем временам, неплохо. Скотину водили, в лесу грибами-ягодами перебивались, огороды опять же, а кто хотел – в село перебирался. Там на трактористов учили, но дальше, по тогдашним законам, уехать все равно никто не мог – паспортов-то на руки не давали…
Потом война началась. Мужики на фронт ушли. Остались только самые древние, да Степан. Ему в детстве косой сухожилие перерезало, и хромал он так, что не только в солдаты, а даже партизаны к себе не взяли – сказали, одна обуза для отряда. Ну, для кого, может, обуза, а бабы и такому радовались. Оно ж как? Война войной, а жизнь жизнью. Я ж девка видная была, только красоваться не перед кем, кроме того Степана. Вот он и клюнул.
Потом немцы пришли. В селе они небольшой гарнизон оставили, а к нам всего пару раз наведывались, так что мы, как жили, так и продолжали жить. Никого они ни вешали, ни расстреливали, в Германию ни угоняли. Скотину, правда, почти всю позабирали. Коров осталось… не помню уж, две или три на всех, самых захудалых. Берегли их, естественно, как зеницу ока.
Одна корова у нас со Степаном была. Как сейчас помню, Машка – худая, старая, но хоть такая. Пастись их обычно не гоняли – некому, да и страшно. Так возле дома она и бродила, да вдруг пропала.
Дело к вечеру. Думаем, если на ночь в лесу ее оставить, не волки, так партизаны приберут. Они ребята лихие. Я понимаю, что немцам они житья не давали, но и нам, честно говоря, доставалось. Есть-то все хотят, даже самые разгероистые герои, а в село каждый день не сунешься. У нас же тихо, поэтому обычно к ночи заявляются, и «именем Советской власти…» А как не дать? Свои все-таки… так вот, о корове. Хотела я идти искать ее, но Степан не пустил. Говорит, что на немцев нарвусь, что на партизан – все кобели, когда ничейную бабу видят, и сам пошел.
Лес-то большой, но было одно место, к болотам ближе. Кто б с тропинки не сбился, всегда почему-то там оказывался – что человек, что скотина. А грибы там росли какие!.. За полчаса мешок можно набрать. Но была и одна особенность – ежели кто на ночь там оставался, то не возвращался уже никогда. Гиблым место считалось, хотя днем многие туда ходили, даже дети. Вот, Степан и пошел, чтоб до темноты успеть. Оно, вроде, недалеко, но у хромого-то другие понятия о времени и расстоянии… ну, к ночи он и не вернулся.
Утром всей деревней пошли к болоту искать, и нашли ведь – первый раз такое случилось. Видим, сидит Степан возле дерева. Седой весь, и лицо бледное, будто ни кровинки не осталось, но живой. Подняли его, а он головой крутит, вроде, понять не может, где находится. И что удивительно – молчит. Так он с тех пор до
