господскаго пира.
А кругомъ ц?лыя области заброшенныхъ полей, выжженныхъ солнцемъ, заросшихъ дикимъ кактусомъ и чахлыми кустарниками. Это житница Франціи! Житница, увы, безплодная и богатая только шакалами да клопами. Покинутыя селенія, одур?вшія отъ голода и отчаянія племена, б?гущія куда глаза глядятъ и устилающія свой путь трупами… Тамъ и сямъ французскіе поселки съ развалившимися домами, съ одичавшими полями, опустошенными саранчей, пожирающею даже занав?сы на окнахъ, съ пьяными колонистами, не выходящими изъ кабаковъ.
Вотъ что увидалъ бы Тартаренъ, если бы потрудился взглянуть вокругъ себя; но, увлеченный своею страстью къ львамъ, знаменитый тарасконецъ шелъ своею дорогой, не оглядываясь ни направо, ни нал?во, тщетно ища взоромъ воображаемыхъ чудовищъ, упорно не показывавшихся нигд?.
Такъ какъ складная палатка, по-прежнему, не поддавалась никакимъ ухищреніямъ и не распладывалась, а плитки пемикана, по-прежнему, не распускались ни въ холодной вод?, ни въ кипятк?, то нашимъ путешественникамъ пришлось искать пріюта у туземцевъ. Благодаря кепи князя Григорія, ихъ всюду принимали съ распростертыми объятіями. Они останавливались у начальствующихъ лицъ, въ удивительныхъ дворцахъ, обширныхъ б?лыхъ сараяхъ безъ оконъ, въ которыхъ были въ кучу свалены кальяны и коммоды краснаго дерева, смирнскіе ковры и карсельскія лампы, р?зные ящики, наполненные турецкими секинами, и бронзовые часы стиля Луи-Филиппа. Въ честь Тартарена давались праздники и об?ды, устраивались скачки и джигитовки, разстр?ливалось множество пороха. Потомъ, когда увеселенія были кончены, являлся добродушный ага и представляль счетъ. Таково ужь арабское гостепріимство. А львовъ все н?тъ, какъ н?тъ. Нашъ тарасконецъ не унывалъ, однако же; см?ло подвигаясь на югъ, онъ ц?лыми днями бродилъ по зарослямъ, концомъ штуцера похлопывалъ по карличковымъ пальмамъ и покрикивалъ: «кшишь! кшишь!» передъ каждымъ кустомъ. Зат?мъ каждый вечеръ онъ выходилъ «взять зорю» часика на два, на три. Все напрасно, — львы и носа не показывали.
Разъ вечеромъ, часовъ около шести, когда караванъ, проходилъ зарослью мастиковаго дерева, въ которомъ кое-гд? л?ниво вспархивали отяжел?вшія отъ жары куропатки, Тартарену показалось, будто онъ слышитъ, — но далеко, далеко, едва уловимо, — чудный ревъ, къ которому онъ такъ усердно прислушивался въ Тараскон?, стоя за баракомъ зв?ринца. Сперва нашъ герой думалъ, что ему это только почудилось. Но черезъ минуту, все еще очень издалека, но уже вполн? явственно, онъ различилъ настоящее рыканіе льва. На этотъ разъ не могло быть сомн?нія: на страшный голосъ отозвался испуганный вой собакъ на арабскихъ кочевьяхъ и загромыхали консервы и оружіе въ ящикахъ на вздрагивающемъ горб? верблюда.
И такъ, сомн?нія н?тъ, левъ близко. Скор?й, скор?й на сторожу; нельзя терять ни минуты. Какъ разъ тутъ же близехонько оказался старый марабу (могила мусульманскаго святаго), съ б?лымъ куполомъ, большими желтыми туфлями праведника въ ниш? надъ дверью и множествомъ всякихъ ex voto, — обрывковъ бурнусовъ, нитей галуна, рыжихъ волосъ, висящихъ по ст?намъ. Тартаренъ оставилъ тамъ своего принца и верблюда и пустился на поиски удобнаго для сторожи м?ста. Князь Григорій хот?лъ было идти съ нимъ, но тарасконецъ не согласился: онъ хот?лъ пом?ряться съ львомъ одинъ-на-одинъ. А на всякій случай онъ попросилъ его св?тлость быть невдалек? и изъ предосторожности передалъ принцу свой бумажникъ, — толстый бумажникъ, набитый ц?нными бумагами и банковыми билетами, которые левъ могъ бы, пожалуй, изорвать въ клочки. Устроивши все какъ сл?дуетъ, герой отправился на розыски подходящаго м?ста. Въ ста шагахъ отъ могилы, на берегу почти высохшей р?чонки, подъ лучами заката трепеталъ небольшой л?сокъ олеандровъ. Тутъ-то и расположился Тартаренъ, точь-въ-точь по писанному: онъ сталъ на одно кол?но со штуцеромъ въ рукахъ и воткнулъ передъ собою охотничій ножъ въ песокъ. Наступила ночь. Розовые тоны перешли въ фіолетовые и быстро см?нились темно-синими. Внизу, среди мелкихъ камушковъ, точно ручное зеркало, сверкала вода, задержавшаяся въ выбоин?. То былъ водопой хищныхъ зв?рей. На склон? противуположнаго берега чуть видн?лась б?лесоватая тропа, протоптанная ихъ могучими лапами среди заросли мастичника. При вид? этой таинственной тропы невольная дрожь проб?гала по т?лу. Прибавьте къ этому смутные звуки африканской ночи, шелестъ в?твей, крадущіеся шаги бродячихъ животныхъ, глухой лай шакаловъ… а тамъ, наверху, во ста или въ двухъ стахъ метрахъ надъ головой югромныя стаи журавлей, летящихъ съ раздирающими душу криками… и вы поймете, какъ трудно челов?ку сохранить полное спокойствіе.
Тартаренъ и не сохранилъ его; можно даже сказать, что совс?мъ утратилъ. Зубы б?дняги громко стучали; а стволъ его ружья, положенный на рукоятку охотничьяго ножа, воткнутаго въ землю, отбивалъ частую дробь не хуже испанскихъ кастаньетъ. Что ни говорите, а выдаются такіе вечера, когда челов?къ просто не въ удар?; къ тому же, въ чемъ же собственно заключалось бы истинное геройство, если бы герои никогда не испытывали страха?
Ну, и Тартаренъ испытывалъ страхъ, да еще какой страхъ! И, однако же, бодро выдерживалъ часъ, два часа; но всякое геройство им?етъ свой конецъ. Тарасконецъ вдругъ услыхалъ шаги, близехонько отъ него мелкіе камушки посыпались на пересохшее дно ручья. На этотъ разъ ужасъ охватилъ охотника, онъ вскочилъ на ноги, выстр?лилъ два раза наудачу и во вс? ноги ретировался къ могил? мусульманскаго святаго, оставивши въ песк? свой охотничій ножъ, въ вид? креста, водруженнаго на память грядущимъ покол?ніямъ о величайшей изъ паникъ, когда-либо охватывавшихъ душу истребителя чудовищъ.
— Князь, князь!… Сюда, ко мн?… левъ!…
Отв?та не было.
— Князь… принцъ!… Гд? вы тамъ?
Принца нигд? не было. На б?лой ст?н? мусульманской могилы выд?лялась только неуклюжая фигура верблюда. Князь Григорій исчезъ, унося съ собою бумажникъ съ банковыми билетами. Его высочество ц?лый м?сяцъ терп?ливо поджидалъ такого случая.
VI
Hаконецъ-то!
На другой день посл? этихъ трагическихъ событій, когда нашъ герой проснулся на разсв?т? и окончательно уб?дился въ безвозвратности исчезновенія принца и бумажника, когда онъ понялъ, что предательски обокраденъ и покинутъ въ дикой, чужой стран? съ престар?лымъ верблюдомъ и небольшимъ количествомъ мелкой монеты въ карман?, тогда знаменитый тарасконецъ впервые началъ сомн?ваться. Онъ усомнился въ Албаніи, усомнился въ дружб?, въ слав?, усомнился даже въ львахъ и горько заплакалъ.
Онъ сид?лъ, печально захвативши голову, об?ими руками; штуцеръ лежалъ на его кол?нахъ, а надъ нимъ стоялъ верблюдъ и уныло чавкалъ свою жвачку. Вдругъ шелохнулась цыновка, прикрывавшая входную дверь, и передъ ошеломленнымъ Тартареномъ появилась громадная, косматая голова льва; своды стараго зданія дрогнули отъ страшнаго рева, подпрыгнули даже желтыя туфли мусульманскаго праведника въ ниш? надъ дверью.
Не. дрогнулъ только Тартаренъ.
— А, наконецъ-то! — вскричалъ онъ, прикладывая ружье къ плечу. Пафъ! Пафъ!… Трахъ! Трахъ! — готово.
Дв? разрывныхъ пули угодили прямо въ голову льва. Съ минуту подъ раскаленнымъ африканскимъ небомъ лет?лъ во вс? стороны ц?лый фейерверкъ львиныхъ мозговъ, осколковъ черепа и окровавленныхъ лохмотьевъ рыжей шерсти. Потомъ все упало на землю и Тартаренъ увидалъ двухъ негровъ, несущихся на него съ поднятыми дубинами. Онъ узналъ негровъ, поколотившихъ его въ Миліонах?.
Сущій скандалъ! Разрывныя тарасконскія пули уложили прирученнаго льва, несчастнаго сл?пца, ходившаго по сбору на монастырь Магомета-бенъ-Ауда.
На этотъ разъ — слава Аллаху и пророку его! — тартаренъ отд?лался очень счастливо. Чернокожіе, освир?п?вшіе фанатики, нав?рное, разнесли бы его въ клочки, если бы христіанскій Богъ не сжалился надъ героемъ Тараскона и не послалъ бы ему ангела-избавителя въ образ? полеваго сторожа орлеансвилльской общины, приб?жавшаго на выстр?лы съ саблей подъ мышкой. Видъ кепи сразу охладилъ неистовый гн?въ негровъ. Спокойный и величественный стражъ общественной безопасности составилъ протоколъ о событіи, приказалъ взвалить на верблюда бренные останки льва и, вм?ст? съ потерп?вшими и обвиняемымъ,
