достижения своей цели, то есть лгать, лукавить, даже красть.
Однако дело было не только в этом!
Лина, скажем, восторгалась его жизнестойкостью и не могла перед ним устоять, когда он был нежен и внимателен. Ибо он умел быть нежен. Лина убедилась в этом. Нежен и жесток-и это она тоже знала. Но прощала. Была готова все простить за одну милую гримаску.
Мнение Джефа отличалось значительной определенностью: Мишель был ненадежным человеком.
Как он выразился? Неискренним...
Рене просто не пыталась серьезно во всем разобраться. Это был красивый парень. Он был ласков с ней. Часто предупредителен. Был лучше воспитан, чем другие клиенты Джефа, проявлял деликатность, о которой те понятия не имели. Но она понимала, что он лишь стороной пройдет по ее жизни и двинется дальше. Она не знала, куда, но догадывалась, что далеко.
Почему же было не воспользоваться настоящим? Она обняла его за шею. В ее движении было что-то материнское.
- Послушай. У нас есть немного денег. Хочешь, съездим на несколько дней в Панаму? Развлечешься.
- Нет.
- Из-за старика?
Ну вот, опять она нечаянно его задела.
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего. Не сердись. Я подумала, что раз он болен... или притворяется...
- Он притворяется.
- Тем более!
Мог ли он ей признаться, что приходил в ярость при одной мысли оказаться вдали от дома Фершо? Конечно, это было глупо. Это была западня, цинично подстроенная ему стариком.
И он попал в нее. Частично, кстати, по вине Джефа.
Но угрызений совести Моде не испытывал. Его тянула к дому Вуольто не жалость и не привязанность.
Если бы три дня назад у него в кармане были деньги, он бы никогда не вернулся ни сюда, ни в кафе Джефа. Остался бы на 'Сайта Кларе' и продолжал бы плыть вдоль побережья Тихого океана в компании мистрис Лэмпсон или без нее.
Какая-то сила толкала его вперед. Настоящее вызывало отвращение. Он топтался на месте и, как ребенок, почти дрожал от нетерпения.
При этом невыносимы становились малейшие детали нынешней жизни обстановка этой комнаты, синее вечернее шелковое платье на стуле рядом с серебряными туфлями, почти профессиональные жесты Рене, мазавшей губы жирной помадой, вытянув их в гримасе вперед к зеркалу.
Разве он колебался, жертвуя Линой? А ведь это была жертва. Пусть никто не верит, но все было именно так.
Мишель принужден был следовать своим путем, подобно тому, как Фершо шел своим. К этой мысли его привел Фершо, когда рассказал историю о трех неграх, которых ему пришлось убить, потому что это было необходимо, потому что это был его долг.
Он не станет мелким буржуазным сводником, как Фред или Жюльен. Как не станет и Ником Вондрасом, ибо если разбогатеет однажды, то найдет себе другое занятие. Он не станет играть в покер в кафе Джефа или покрикивать на продавщиц в магазине. Никогда не станет похож и на Профессора.
- Вот дерьмо! - проворчал Джеф, думая о судьбе такого человека, как Фершо.
Он же, Моде, никогда не смирится с его поражением. Все его существо восставало не только против скольжения вниз, но и застоя.
Да, он мог пожить какое-то время в доме в дюнах, потом в особняке на улице Шануанесс, затем в маленькой таверне госпожи Снек. Мог целыми днями играть в белот с Фершо и Линой. Но вечно это не могло продолжаться. Вот именно! Мысли его стали проясняться. Стало быть, его контакт с вещами, с людьми мог продолжаться лишь столько времени, сколько нужно было, в каком-то смысле, чтобы из них выкачать всю их суть.
А когда нечего было взять, приходилось идти дальше вперед.
У Фершо ему больше нечего было взять. Тот был физически, морально пуст, обречен на диктовку мемуаров, чтобы погарцевать перед самим собой и Моде.
Все вокруг давило на него. Он думал найти в комнате Рене и отеле Джефа убежище. Но все уже было им осмотрено и сделано тем быстрее, что приняли его совсем не так, как он рассчитывал.
Он был чужим тут и там, в Кане и Дюнкерке. Чужими были и его жена Лина, и мать, и Рене.
Запах кухни, поднимавшийся по лестнице и проникший в комнату, напомнил ему детство, скорее юность, когда жизнь в семье родителей вечно заставляла его ощетиниваться. Таким убожеством, вызывавшем настоящую ненависть, веяло от нее.
Они спустятся вместе, увидят знакомые лица, руки для пожатия, столики со скатертями в квадратах, жирного негра, который будет их обслуживать, и похожую на марсельскую еду, которую трудно переварить.
- Странный ты парень!-произнесла Рене, словно прочитав его мысли, пока он, разлегшись на кровати, курил сигарету.
Он усмехнулся.
Да, странный. В этом они скоро убедятся. Однако совсем в другом смысле этого слова.
В любом случае, парень, который мог быть, как сейчас, ужасно несчастен.
Вздохнув, он поднялся, отодвинул жалюзи, чтобы выбросить окурок через окно.
Обернувшись, Мишель увидел, что Рене готова. Ее улыбка, словно одобряя его, была, несмотря ни на что, немного застенчивой - ведь с ним никогда нельзя было понять, на какой ноге танцевать.
Она напомнила ему Лину, на которую была совсем не похожа. Что стало с Линой? Она сделала все, что могла. Рене тоже делала то, что могла. Может быть, им обеим было трудно сделать что-то большее?
Мишелю стало ее немного жаль, как, бывает, жалеют маленькое животное, которым решают пожертвовать.
И, чтобы придать себе больше уверенности, он погладил ее нежную шею.
- Ты хорошая девочка, - сказал он. После чего стал первым спускаться вниз.
Разрядка наступила неожиданно на девятый день. Сначала пришло письмо, которое Мишель уже перестал ждать. По его расчетам, 'Сайта Клара' давно доплыла до Буэнавентуры, первой остановки. С тех пор из Колумбии прибыли два самолета, но на почте 'до востребования', куда он ходил утром и вечером, ничего для него не было. Тогда он отправил сначала горькое, саркастическое письмо, а затем, одумавшись, новое, умоляющее.
Мистрис Лэмпсон, однако, написала ему. В доказательство чего он держал теперь конверт с марками и штемпелями. Служащий на почте не мог никак понять, отчего оно пришло с таким опозданием - наверное, заслали не по тому адресу.
Было раннее утро. Мишель мог вскрыть письмо тут же, на почте, прочесть на улице. Но решил из чувства суеверия подождать до того момента, когда окажется в 'Вашингтоне'.
Вот уже с неделю, как он взял за привычку каждый день, а то и два раза в день заходить в этот огромный англо-американский дворец, расположенный немного в стороне от города, посреди парка с теннисными кортами.
Отель посещали лишь приезжие иностранцы, богатые путешественники и члены американской колонии. Фиакры, проезжавшие по ночам мимо дома Вуольто, направлялись к 'Вашингтону'. Длинные и бесшумные машины с блестящими никелированными частями стояли перед террасой 'Вашингтона'. Туда же скакали и ретивые наездники после партии в поло.
Разве не имел он тоже права, как другие, зайти в бар с огромными вентиляторами и глубокими креслами, отделанными светлым ратином?
Босоногие негры в белой форменной одежде по малейшему вашему жесту бесшумно выходили из тени. В шезлонгах на террасе можно было увидеть стариков и знаменитых старух, за каждым жестом которых следили газеты.
