— Понятно, — тянет Рогач. — А оружие придется изъять. Появление в охотугодьях в запрещенное время, стрельба, то-сё. И рады бы, да, сами понимаете, служба. Короче, плакало ружье. Правда, шанс есть. Есть небольшой шанец. По нашим данным, здесь побывал гражданин на вездеходе. Не один, с компанией. Худой такой и длинный. На святого смахивает. Информацией о нем интересуемся. Может, припомним? Вы нам о святом все расскажете, а мы вам ружье сейчас же вернем.
Это он о Федоре Федоровиче, сразу догадался я. Мамочка моя, так вот зачем они настраивали рацию! Вертолета боялись. Помню, как обрадовались, когда узнали, что вертолет «потопал на Магадан». А я все думал, что это у них за односторонняя связь? Слушать слушают, а сами молчат. Вот тебе и друзья-приятели. Теперь этим нужна информация.
— Да чего ты с ним торгуешься? — вмешался маленький. — Он у них наводчиком служит. Уверен, это Лиственничное только летом для косарей.
Он успел застегнуться, убрал со лба волосы и глядится представительней. Словно и не он умолял меня «не делать глупостей». Я смотрю ему в усики, затем поворачиваюсь к Рогачу и говорю:
— Никакого вездехода я не видел. Вертолет летал, но не здесь, а на Снежном. Они отравленных оленей высаживали. А всяких там святых не знаю и знать не тянет.
…Через полчаса Рогач с напарником ушли и унесли мое ружье, оставив взамен копию акта. Ох, если бы я знал, чем все это закончится, обязательно догнал бы и выложил все до капли. Нет, не из-за ружья. Ружье совхозное, оно положено мне по штату и никуда не денется. Ну, съездит Шурыга в милицию, поскандалит — только и делов. До меня здесь две цистерны соляра спустили в Фатуму и всю технику раскурочили. А уж во что превращаются к весне избушки — говорить не приходится. Желающих охранять все это за восемьдесят рублей в месяц не очень-то много. Ружье здесь ни при чем. Но если бы я хоть догадывался!
Коля приехал!
В Лиственничном все без изменений. Оленухи подбирают остатки сена, а оленята носятся наперегонки. Дичок заметно выделяется среди малышей. Он выше и крупнее, к тому же шерстка у него светлее. Увидел меня еще у реки и со всех ног бросился встречать. Я приласкал Дичка и отправился вместе с ним готовить ужин. Он, когда наскучается, ходит следом. Я за дровами — Дичок постукивает копытцами сзади, я к Фатуме за водой — он туда, даже когда я полез на избушку поправить трубу, он плакал и просился подсадить его на крышу.
Я занялся хозяйством и прозевал Шурыгу. Собираю щепки, поднимаю голову, глянуть — куда девался олененок, а бригадир с каким-то начальником у порога избушки. Что тот, второй, и в самом деле начальник — понятно и по галстуку, и по поведению Шурыги. Со мною он так уважительно не разговаривает. Оказывается, тракторная колонна добирается сюда уже третий день. Только что они застряли снова. На этот раз в том месте, где застревал вездеход Федора Федоровича. Вот уж действительно: свято место пусто не бывает.
Шурыга вместе с начальником, он оказался новым главным агрономом, перебрели Фатуму и добрались пешком. Бригадир делает вид, что ни в чем передо мною не виноват. Задержался, мол, на какой-то месяц — с кем не бывает. Но чует кошка, чье сало съела. Я протягиваю руку, чтобы поздороваться, а он сует гроздь бананов. Решил взять на экзотику.
Мы с Шурыгой оставили агронома возле оленей, а сами взялись готовить домики к приезду людей. Трактористы в пути больше двух суток и почти без сна. Да еще одного зацепило тросом. Правда, все обошлось, но полежать парню придется…
А утром в Лиственничное приехал Коля. Первым его увидел агроном, которому не спалось и он прохаживался у Фатумы. Коля остановил оленей возле столовой, подошел к агроному и спросил, где найти того человека, что жил на Телефонном? Там, мол, возле избушки когда-то проходила телефонная линия. Агроном непонимающе пожал плечами и отправился в избушку досыпать, а Коля выпряг оленей и здесь же, на берегу Фатумы, принялся готовить завтрак.
Агроном достал из тумбочки зачитанный «Огонек» и начал листать. Шуршание страниц меня и разбудило. Открываю глаза, спрашиваю агронома — который час, тот, в свою очередь, интересуется, где здесь телефон?
В другой раз я съехидничал бы, но как-никак передо мной начальник, поэтому принимаюсь обстоятельно рассказывать, что здесь тайга и до ближнего телефона больше ста километров.
— Я и сам так думал, — согласился тот. — Но приехал какой-то на оленях и спрашивает какую-то линию, какую-то избушку. Думаю, может, я и в самом деле что-то не понимаю. Бывает…
Дальше я уже не слышал, сунул ноги в валенки, схватил в охапку куртку — и за дверь. Рядом с крыльцом два оленя. Это не мои. Крупнее и очень уж светлые. Увидев меня, они испуганно попятились, но стоило отойти, как снова они направились к крыльцу.
У избушек ни души. Заглянул в столовую, бригадирскую, туда-сюда — Коли нет. Прибывшие вчера трактористы на местах, а новеньких никого. Огибаю выстроившиеся на дороге трактора и сразу же замечаю Колю. Он сидит у костра, держит кружку с чаем и спокойно глядит на меня. Одет во все новое, краснощекий и как будто подросший. Не верится, что тащил его на руках.
Иду к Коле и улыбаюсь. Он тоже, по всему видно, доволен. Чуть привстал, стащил шапку и водит рукой по волосам. Прихорашивается, что ли? Подхожу.
— Чаю хочешь? — спрашивает.
— Чай — это человек, — говорю я и смеюсь. — Налей мне, Коля, полную кружку. Я очень хочу выпить с тобою чая. Только чего это ты устроился здесь как бедный родственник? Ты ведь у меня самый дорогой гость. Давай в избушку. Сейчас поднимем всех и закатим пир на весь мир. У меня даже бананы есть.
— Не надо, — останавливает меня Коля. — Бананы потом. Сейчас будем пить чай. Знаешь, я все время думал, встретимся и будем долго-долго пить чай. Хорошо, что ты меня нашел. А теперь я тебя нашел. Садись на шкуру, она теплая. Будем чай пить и смотреть на реку. Видишь, она уже проснулась. И от зимы и от ночи.
Его голос действует на меня завораживающе. Устраиваюсь на оленьей шкуре и беру в руки кружку с чаем. Сидим плечо к плечу, прихлебываем и молчим. Он думает о своем, а я о своем. Фатума тихо вздыхает у ног, а над нею плывет дым от костра.
…Коля отставил кружку, посмотрел на мои валенки.
— Мерзнут?
Я рассмеялся:
— Да нет. Что ты! Это я обул первое, что подвернулось. К тебе торопился. Ноги у меня нормальные. Вот желудок, тот хандрит.
— Траву надо, — уверенно решает Коля. — Хорошая трава любую болезнь лечит. Ты сиди, я сейчас.
Коля подошел к стоящим неподалеку нартам, развязал веревки и достал из-под оленьей шкуры большой мешок. Поворачивается ко мне, а на лице такая торжественность, словно мы не на берегу Фатумы, а, по меньшей мере, в Колонном зале. Сунул руку в мешок и с той же торжественностью выудил оттуда торбаса:
— Это тебе мама специально шила. Только ты их у печки не оставляй. Их шьют нитками из оленьих сухожилий. Чуть перегреешь, сразу сбегутся. Мама говорила, чтобы сразу же обул. А то не подойдут, а она будет думать…
Прямо у костра натягиваю их на босые ноги. Немного великоваты, но с носком будут в самый раз. Мне жаль ступать ими на землю, на оленьей шкуре выплясываю что-то среднее между гопаком и пляской дикарей Новой Гвинеи. Коля смеется и сует мне в синем резиновом чехле фонарик.
— Это японский. Фирма! Мы в прошлом году план перевыполнили, и всей бригаде вручили. С ним можешь целый день сидеть под водой.
Я пока не собираюсь в водолазы, но фонарик беру, затем хватаю Колю за рукав и тащу к навесам. Важенки, услышав нас, заволновались. Коля удивленно посмотрел на меня:
