— Олени! Откуда у вас олени? Я думал, у вас в совхозе одни коровы.
— Сейчас увидишь, какие у нас коровы. Иди сюда.
Открываю калитку, пропускаю Колю вперед, он прищурился и вдруг закричал:
— Эк! Маньчуки! Дурочка, Лысая! Ой дело какое! — И вдруг зачастил: — Мэк-мэк-мэк-мэк! — Оленухи, толкаясь, бросились к Коле, принялись обнюхивать его руки, куртку, штаны. — Маньчуки! — продолжал волноваться Коля. — Понимаешь, я думал их давно нет. Там волки столько порезали, а эти сюда прибежали. Они людей любят. Это у них энкены родились, они и пришли. У нас недавно откол нашелся, а здесь… — Коля, словно споткнувшись, замолчал и во все глаза уставился на Дичка. — Буюн! Слушай, это настоящий дикарь. Ты где его взял? — Коля положил руку мне на плечо и с теплотой в голосе сказал: — Дарю тебе этих оленей. У меня собственных в стаде двадцать голов. — Вот и сдам сколько нужно совхозу, а эти будут тебе. Ты не бойся, я тебе расписку привезу.
Вот так повернул! Я развожу руками и смеюсь.
— За что? За что, Коля, ты меня наказываешь? Что я тебе плохого сделал? Спасибо, но не нужно мне оленей. Понимаешь, ниоткуда они не пришли. Они у меня с тех пор, как я тебя нашел. Ты привязал их на террасе, а я не заметил. Потом прихожу, а они стоят. Волки целую тропу вокруг протоптали, а тронуть побоялись. Я до сих пор удивляюсь, как они остались целые?..
— О! У нас гости! Ты чего не приглашаешь человека в дом? Так это и есть Коля? Веди к нам, ребята уже стол накрыли, а он с дороги небось голодный. — Это Шурыга. Увидел Колю, прибежал и торопится руководить. Вчера я рассказал трактористам о Коле, об оленях, о Дичке. Шурыга сидел рядом и поддакивал, словно он сам организовал все специально.
Эх, дороги!
Сижу, уцепившись руками в нарты, и изо всех сил ловлю равновесие. С вечера выпал небольшой снег, дорога скользкая, и нарты могут перевернуться в любой момент. Я, словно кот в мешке, затиснут в середину каравана и не имею никакого права на самоопределение. Передо мною два затянутых светлой шерстью крупа и две пары мельтешащих ног, в затылок дышат два оленя. Кроме того, в лицо вместе с прохладным ветром летят комки снега и россыпь оленьих катышков.
Никакой дороги, собственно, нет. Просто сидящий впереди каравана Коля выбирает, где кусты и деревья растут не так густо, и направляет туда оленей. А следом паровозиком катим и мы. Он видит перед собою каждую кочку и, уже загодя, с ловкостью опытного бобслеиста, переносит тело в нужную сторону. Я наклоняюсь в том же направлении, но кочка куда-то исчезает, и полозок проваливается в глубокую яму. Раз! Нарты на бок, а я головой в снег.
Хорошо, в нашем транспорте никаких моторов, и мой крик доносится до Коли. Он останавливает караван и, улыбаясь, словно сделал доброе дело, ждет, когда я взгроможусь на свое место.
— Ну что, едем? — нетерпеливо кричит он.
Машу рукой, мол, обожди чуток. Нужно поправить служащую подстилкой оленью шкуру, но Коля истолковал мой жест по-своему: резво так пустил оленей, и те выдернули сани из-под меня. Снова я в снегу, и Коля с довольной улыбкой притормаживает упряжки…
Все началось с Шурыги. Вчера вечером бригадир натянул мои торбаса на свои клешнястые ноги, битый час цокал от восхищения и воспылал к Коле великой любовью. Затащил к себе в бригадирскую, подарил двухтомник маршала Жукова и пообещал достать сколько угодно патронов к малокалиберной винтовке. При этом он нахваливал меня, словно отец родной. Я сразу же сообразил, что Шурыга решил обзавестись за Колин счет торбасами, и хотел было предупредить моего друга о коварной политике бригадира, но неожиданно сам воспользовался ситуацией — отпросился к Коле в гости. Шурыга какое-то время размышлял, что ему дороже — работник на весеннем севе или торбаса? Внутренняя борьба была недолгой. Поворчав для отвода глаз, бригадир обреченно махнул рукой, и я побежал в избушку собирать вещи…
Выехали на рассвете, а светает в эту пору сразу после двух ночи, так что уснуть не удалось. Увязали вещи, запрягли оленей и, приторочив к задним нартам Капку с Горбоносой, отправились. Оленята бегут сзади. Я хотел было взять Дичка на руки, но вскоре уже сам с радостью побежал бы за упряжкой. Езда на оленях очень искусная, нелегкая работа. Коля все время в ней. Вот он остановил упряжку слез с нарт, продрался через заросли карликовой березки, осмотрел берег спрятавшегося в кустах ручейка, возвратился и тянет оленей за уздечку в эти заросли. Провел караван метров пятьдесят и, крикнув гортанное «Эк!», плюхнулся на нарты. Олени с места сорвались в стремительную рысь, только снежная дымка взвилась над караваном. Я уцепился в нарты и откинулся назад. Так удобнее ловить равновесие да и падать сподручней. Проскочили всего лишь чуть-чуть, снова остановка. Опять Коля отправляется искать удобный проход.
Уздечки моих оленей привязаны к Колиным нартам, и те дергают бедных оленей так, что, гляди, вывернут головы. А здесь еще переброшенная через передок нарт постромка. Правый олень то ли сильнее, то ли опытнее напарника, он натягивает постромку так, что левый вот-вот сядет в мои нарты, а его копыта все время лупят в перекладину. Мне его жаль, но ничем помочь не могу.
Гляжу, Коля не сел на нарты, а идет впереди упряжки. Здесь затяжной подъем и оленям трудно. Почему бы Коле не согнать и меня? Спрыгиваю, прямо по кустам обгоняю упряжку, иду рядом с Колей.
— Сейчас будет перевал, а потом долина, — говорит Коля. — В прошлом году геологи стояли и подожгли тайгу, а через три дня мы нашли сгоревших медведей. Семья. Медведица, пестун и совсем малыш. Чего им в долине оставаться? Рядом озеро — никакой огонь не достанет. Наверное, из-за маленького убежать не смогли. Сейчас будет спуск. Садись и тормози ногой.
Не представляю, как можно удержать катящиеся с горы нарты таким способом, но Коле виднее, и, пропустив его упряжку, плюхаюсь на нарты. Олени помчали вниз. Нарты догоняют их, бьют по ногам. Постромки слишком коротки, и бедным животным приходится бежать боком, согнувшись в три погибели. Я изо всех сил упираюсь подошвами в снег, но он очень скользкий, стволы лиственниц проносятся так близко, что, того и гляди, останешься без ног.
Наконец сопка стала положе, нарты успокоились, и олени побежали ровнее.
Опять спустились в глубокое мрачное ущелье и прямо по журчащему среди камней ручью покатили в долину. У выхода из ущелья торчит скала-столб. Чуть дальше скала, похожая на корабль. Я сразу дал им названия: первая — Чертов палец, вторая — Летучий голландец. Когда сказал об этом Коле, тот серьезно так кивнул и подтвердил, что ущелье называется Аринкида. По-русски — место, где водятся черти. Если пройти вверх по ручью, с километр, попадешь в самое их пристанище.
Щуры
К вечеру добрались до небольшого озера и неподалеку от него разбили лагерь. Здесь уютно. С трех сторон нас прикрывают заросшие чахлыми лиственничками сопки, от озера мы отгорожены грядой островерхих скал. Коля ушел смотреть дорогу, а я хозяйничаю у палатки и попутно наблюдаю за щурами. Эти крупные, похожие на попугаев птицы должны бы сейчас заниматься выкармливанием малышей, а они, собравшись в стаю, гуляют по тайге. Их семь штук. Четверо — красноголовые и красногрудые, трое раскрашены поскромнее. В камнях под ближней скалой небольшая ямка. Собравшаяся в ней вода прогрелась, и щуры устроили баню. Два уже искупались и сохнут, один полощется, и еще четыре чинно так сидят у бережка и ждут очереди. Настоящие курортники. И купаются как курортники. Неторопливо зайдет в воду, чуть постоит, словно привыкает к ней, затем отважно присядет и начинает плескаться. С минуту побултыхался и уже домывается: зачерпывает клювом воду и прополаскивает грудь, брюшко, под крыльями. Но в воде долго не задерживается. Искупался — и на берег. Следом уже другой. Я не засекал время, но каждая птица занимала ванну немногим больше минуты. Когда один очень толстый и нарядный щур не пожелал вылезать вовремя, его быстро выгнали.
Щуры перекупались, подсохли и улетели, а Коли все нет. Не случилось ли беды? Хотя, чего я
