можно ли ему доверять. Но если она сомневается в его порядочности, то по его ответам все равно ни о чем судить нельзя. Поэтому она сказала:
— Терри был трижды женат. А ты?
— Я долго жил с одной женщиной, восемь лет. Марли сказала бы, что мы были на пороге брака. Я бы так не сказал.
— Почему?
— Ей не нравился мой распорядок дня.
— Она работала?
— Она была администратором. Ее работа была тяжелее моей. К тому же Марли не получала бы удовольствия от пения гагар. Ей не нравилось расслабляться. А мне нравится.
— Ты вернулся из-за отца?
— Да. Нам с Гэсом нужно было разобраться в наших отношениях.
— И как, разобрались?
— Нет пока. У него трудный характер.
Лили поежилась и тут же ощутила на плечах тепло накинутого Джоном свитера. Она подняла глаза и улыбнулась:
— Ты сделал это потому, что ты добрый человек, или потому, что хочешь расположить меня к себе?
— И то и другое. Я несколько лет не ел так вкусно. Густая похлебка, кукурузный хлеб, выдержанное вино и красивая женщина — чем не шикарный ужин?
Лили отвернулась. Джон, несмотря на темноту, разглядел ее улыбку. Лили опустила глаза. Пока она раздумывала над тем, что он сделает в следующий момент, Джон поднялся и произнес:
— Я лучше пойду.
Прежде чем она успела возразить, он спустился с крыльца и решительно зашагал к озеру.
Она хотела было крикнуть: «Ты забыл свитер!» или «Подожди!» — но промолчала. Еще ощущая его запах, она сидела на крыльце и смотрела, как каноэ удаляется от берега.
Как ей было уснуть с такими мыслями? Как уснуть, когда перед ней внезапно открылись новые возможности?
Ночью, лежа в постели, Лили чувствовала себя одинокой. От висящего на стуле свитера пахло Джоном. Она заснула расстроенная и наутро проснулась в замешательстве. Она не знала, можно ли доверять Джону. Не знала, стоит ли смешивать полезное с приятным. Стоит ли усложнять и без того уже сложную жизнь?
В надежде обрести покой, Лили решила отправиться в церковь. Легко сказать — обрести покой. Показаться в Первой конгрегационалистской церкви Лейк-Генри воскресным утром значило обнаружить себя. Однако настало время сломать лед.
Взволнованная, но полная решимости, Лили подъехала к церкви, оставила машину на стоянке и вошла внутрь. В пустом вестибюле громко звучала музыка. Под аккомпанемент органа хор пел «Веру наших отцов». На Лили нахлынули воспоминания: когда-то она сама пела в хоре. Ей нравилось там петь.
Судорожно вздохнув, она пересекла вестибюль и встала у дверей молитвенного зала. Ряды скамей были заняты прихожанами, но Лили отыскала местечко в предпоследнем ряду у прохода. Она проскользнула туда и села, сложив руки на коленях и опустив голову. Ей не нужно было вглядываться в зал, она и без того знала, что ее мать с Розой и семейством Уинслоу сидят на четвертой скамье в правом ряду и что все остальные семьи Лейк-Генри смотрят на нее.
Поэтому она сосредоточилась на звуках органа, гимнах и словах Священного Писания. С кафедры звучали слова о милосердии, прощении и любви. Она вслушивалась в голос священника, замешательство и отчаяние постепенно отступали.
В понедельник утром, прежде чем отправиться на фабрику, Лили позвонила Касси. В сегодняшней газете опровержения не было, а между тем неделя подходила к концу. Касси обещала подать иск к исходу дня, но Лили не терпелось поскорее закончить дело. Нужно было спешить.
Ритмичные движения яблочного пресса немного ее успокоили. Лили загружала пресс, тянула, толкала, складывала и даже полила пол из шланга, пока Мейда выходила за новой порцией яблок. Когда все ненадолго прервали работу, чтобы попить кофе, Лили уселась на автопогрузчик и стала развозить огромные корзины с фруктами. Как только все вернулись на места, она снова встала на платформу рядом с прессом.
К обеду она поняла, что ей нужно. Она привела себя в порядок и побежала к дому.
Еще не коснувшись клавиш рояля, она испытала облегчение. Перед ней были старые верные друзья. Она легонько провела ладонью по клавишам и начала играть. Она не думала о том, что играет — пальцы сами бегали по клавиатуре, рождая нежные печальные звуки. Ей было очень хорошо.
Закрыв глаза, она позволила звукам свободно литься из-под пальцев. Напряжение понемногу ослабевало. Почувствовав, что к ней вернулись силы, Лили перестала играть и открыла глаза. Посреди гостиной, склонив голову, стояла Мейда. Казалось, музыка захватила ее не меньше, чем Лили.
— Никто, кроме тебя, не умеет извлекать из этих клавиш такие звуки, — мечтательно проговорила она. Потом прибавила более прозаическим тоном: — Ты не проголодалась?
Комплимент порадовал Лили, и в самом деле она внезапно почувствовала голод. Только она хотела подняться, как услышала голос Мейды:
— Оставайся здесь и играй.
Она играла песни, которые любила ее мать, — отчасти из благодарности, отчасти потому, что привыкла развлекать других. Мейда внесла на большом серебряном подносе сандвичи с ветчиной и сыром и чашки с ароматным чаем.
Они уселись на диван, Мейда выжала в чай лимон.
— Ты сегодня хорошо поработала.
— Я могу и впредь тебе помогать.
Мейда откусила кусочек сандвича.
— Я скучаю по Селии, — вдруг проговорила она, к удивлению Лили.
— Я тоже.
— Она была хорошим человеком. С добрым сердцем.
— Она умела слушать. Я говорила с ней почти обо всем.
Мейда выпрямилась:
— Ваше поколение совсем другое. Нам не позволялось говорить о некоторых вещах.
— Никакого позволения и не нужно. Просто говоришь, что думаешь.
Мейда посмотрела на Лили:
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Расскажи мне о своем детстве.
— Зачем тебе это? Моя жизнь началась с того момента, как я вышла замуж за твоего отца. И почему я должна тебе рассказывать? Ты своими мыслями делилась с Селией, а не со мной.
— Я боялась, что буду заикаться.
— Сейчас ты не заикаешься.
С другого конца дома донесся голос Розы:
— Мама?
— Я здесь, — отозвалась Мейда.
Роза удивленно уставилась на серебряный поднос.
— Очень мило. Пир в разгар рабочего дня.
— Нам нужно было поесть, — объяснила Мейда. — Хочешь присоединиться?
Роза покачала головой:
— Мне некогда. У меня девочки в машине.
— Только Эмма и Рут, — сказала Ханна, проскользнув в комнату. — Привет, бабуля. Привет, тетя Лили.
