— Ты можешь идти.
— Хочешь остаться один? — мягко спросила она.
Джон покачал головой. Она улыбнулась. Подтянув ноги к животу, Лили поудобнее устроилась в кресле.
Глядя на нее, Джон почувствовал, что влюбился.
Лили задремала. Джон тоже мог бы задремать. В палате было темно, и от жужжания монитора клонило в сон. Гэс спал. Заметив, что веки Гэса дрогнули, Джон встал и склонился над кроватью. Его рука потянулась к отцовской, но он не решился до нее дотронуться.
— Гэс! — настойчиво позвал он. — Гэс, скажи что-нибудь.
К нему подошла Лили.
— Может быть, нужно с ним поговорить?
Джон открыл рот, но не нашел нужных слов.
— Не могу.
— Почему?
— Мы с ним никогда не разговаривали.
— Тогда поговори со мной. Что тебе в нем нравилось?
Джону легче было сказать, что ему в отце не нравилось. Или чего он не понимал.
— Он строил красивые каменные стены, — наконец проговорил Джон. — Построил, наверное, сотни стен. Меня они всегда приводили в трепет.
— Он художник, — сказала Лили.
Джон кивнул.
— Он никогда ничего другого не делал. В четырнадцать лет он бросил школу. Несколько месяцев никто не знал, куда он ходит днем. Потом обнаружили, что он помогает старому каменщику. Я прогулял всего один день, и он пришел в ярость!
— Он желал тебе добра.
— Я рвался ему помогать, но он и слышать об этом не хотел. Не подпускал к себе ни меня, ни Донни. Говорил, что мы все испортим. Отец гордился своими произведениями.
— Разве ты не гордишься своей работой?
— Наверное, горжусь.
— Значит, в этом ты похож на него.
Незадолго до рассвета веки Гэса дрогнули и приподнялись. Джон быстро встал и склонился над кроватью.
— Отец!
Глаза Гэса, поначалу глядевшие в пустоту, остановились на Джоне, но если отец и узнал его, то ничем этого не выдал. Когда его глаза закрылись вновь, Джон бросил взгляд на монитор. Ритм сердечных сокращений нарушился, потом снова выровнялся.
Джон посторонился, пропуская сестру. Она взглянула на монитор, на Гэса и вышла. Джон не знал, стоит ли еще раз попытаться разбудить Гэса. То, что отец проснулся, было хорошим знаком. Джон подумал, что у них с отцом, возможно, окажется в запасе еще несколько месяцев и Гэс, побывав на пороге смерти, станет мягче.
В первой половине дня Гэс несколько раз просыпался. Ближе к вечеру кардиомонитор отметил нарушение в работе сердца. В палату вбежали врачи и сестры, и после введения лекарств сердце забилось ровно. Но Джон расслышал слова о повторном приступе и жидкости в легких.
Он снова вернулся к постели Гэса и неловко взял его за руку. Рука была мягкая и холодная.
— Давай же, Гэс, — шепнул он, — открой глаза. Поговори со мной. — Гэс ничего не ответил, и Джон продолжал: — Ты слышишь меня, я знаю, что слышишь. Ты мог услышать меня и прежде, но ты всегда отворачивался и делал вид, что тебя не интересует то, что я могу тебе сказать. Я бросил тебя. Мне жаль, что так случилось. Я бросил тебя и Донни. Но теперь я здесь, дай мне с тобой поговорить.
И тут пальцы, лежащие в его руке, шевельнулись. Гэс смотрел прямо ему в глаза.
— Нет, — проговорил он. — Это я тебя бросил… Я во всем виноват… Я был плохим отцом…
— Это неправда, — сказал Джон, но Гэс уже закрыл глаза, и что-то у него в лице изменилось.
Только когда в палату вбежали врачи и сестры, Джон увидел прямую линию на экране монитора. Гэса пытались реанимировать — один раз, второй, третий… Потом наступила тишина, врачи молчаливо обменялись взглядами.
— Он сказал то, что хотел сказать, — прошептала Лили и вышла.
Джон не стал ее удерживать. Он стоял у постели, держа Гэса за руку, и вглядывался в его лицо, которое ненавидел и любил. Потом наклонился и поцеловал отца в щеку. Когда он ощутил, что душа Гэса покинула этот мир, он вышел из палаты.
Джон оставил Лили дома. Без нее ему было одиноко, но он должен был поехать к Гэсу. К Гэсу? Ведь это был когда-то и его дом. Джон там вырос.
Поставив машину возле крыльца, Джон вошел внутрь, как делал это тысячу раз. Маленькая гостиная раньше была спальней, его и Донни. Опустившись на диван, он услыхал звуки тех лет — не только крики, но и смех. Гэс от природы был угрюмым, но мать была веселой. Донни тоже.
Джон откинул голову и закрыл глаза. Он чувствовал себя уставшим — не телом, но душой: из всех обитателей этого дома остался он один. После бессонной ночи тяжесть этой ноши угнетала его. Сидя на диване, он задремал, как часто случалось в последнее время с Гэсом. Его разбудил приглушенный вскрик. В дверях стояла соседка Далей Хьюитт.
— Ты напугал меня, — проговорила она. — Я только что узнала про Гэса и хотела прибраться, чтобы ты пришел в чистый дом. А ты сидишь на диване точно так же, как сидел он.
Джон пришел в себя не сразу.
— Сколько времени? — смущенно спросил он.
— Восемь. Жаль Гэса. Ты был с ним?
Он кивнул, потом огляделся по сторонам:
— Здесь довольно чисто. Под конец он совсем ослаб. Иди домой, Далей. Возвращайся к детям.
Не успела Далей исчезнуть, как пришла другая соседка — выразить соболезнования. Она не стала входить в гостиную, как и остальные соседи. Они останавливались в дверях, высказывали Джону соболезнования и уходили. Он был тронут. Гэс жаловал соседей не больше, чем своих домашних, однако те посчитали нужным зайти.
Вспомнив о предстоящих похоронах, Джон отыскал пару рубашек и костюм. Он вытащил костюм из шкафа и тронул рукой то место, где ткань оттопырилась. Потом, почувствовав, что внутри что-то есть, отогнул полу пиджака. К вешалке был привязан пластиковый мешок. Джон открыл его. Он был набит газетными вырезками. Старыми, пожелтевшими и недавними, аккуратно сложенными в хронологическом порядке. Отец ни разу не сказал, что любит его, но хранил все написанные им статьи.
Джон со стоном поднялся, вышел во двор и постарался разобраться в своих мыслях.
Джон почувствовал душераздирающую жалость к человеку, страдавшему всю жизнь, — к внебрачному ребенку, который появился на свет в то время, когда незаконное происхождение было клеймом, к человеку, которого он любил лишь за то, что тот был его отцом. Джон опустился на колени в траву.
Выплакавшись, Джон вытер глаза и вернулся в дом. Он засунул вырезки в мешок и повесил на вешалку, чтобы их похоронили вместе с Гэсом. Взял чистую рубашку, галстук, носки, ботинки и поехал домой.
Повесив одежду Гэса в свой шкаф, он сел в каноэ и поплыл к гагарам. Время на озере остановилось, и Джону подумалось, что смерть — всего лишь продолжение жизни. Из года в год птицы возвращаются сюда, чтобы продолжить род, вырастить потомство. Да, случаются и потери. Но в их жизни есть порядок и смысл.
Джон поплыл к Тиссен-Коув. На всем пути его сопровождал зов гагар.
Лили сидела у своего причала. Увидев Джона, она поднялась, словно ждала его.
