— Да.
— Потому что, если бы ты не любил меня…
На следующий день погода выдалась усыпляющая. Дул сирокко, африканский ветер, теплый, как суп, бесформенный, как расползшееся сливочное масло, ветер, который нарушает планы, лишает инициативы, размягчает кости и сухожилия, рассеивает энергию. Правда, она, эта энергия, и в прохладную погоду тоже пробуждается не очень часто. Непрерывное созерцание красоты отнюдь не зовет к тяжелому труду. Где живут народы-труженики? В унылых странах. Пейзаж там угрюмый, солнце — тусклое, божье творение — слегка недоделанное: вот люди и тянутся к письменному столу, к слесарному инструменту, к своей работе. К тому же в северных странах обычно бывают нужны деньги, хотя бы для того, чтобы украсить и сделать более веселым интерьер, в котором из-за суровости климата люди вынуждены проводить большую часть своего времени. Говорят, что итальянцы, живущие на юге, ленивы. Клевета. Переехав в унылые страны, они работают. А зачем им работать на родине? Чтобы пить и есть? Итальянцы умеренны в своих потребностях. Чтобы согреться? Да разве же стоит уголь порога согретого солнцем дома?
Чтобы украсить свой интерьер? Вздор — зачем стараться, когда снаружи такая красота.
А тут еще сирокко, с его мягкостью, с его изнуряющей лаской. Нет! Обойщик возвращается к себе домой. Служащий обмахивается, испытывая жару. Садовник, высаживая циннии в грунт, работает не так проворно, как обычно. Да и сам Андрасси… У него, впрочем, возникла некая идея, сложился некий свой план. Ему нужно было собрать всю свою энергию, чтобы не отказаться от того, чтобы произнести фразу, совершенно незначительную, пустяковую фразу, но ее нужно было произнести, чтобы начать выполнять этот план. Между тем обед уже заканчивался. Уже подали фрукты. Времени оставалось мало, и нельзя было терять больше ни минуты. Андрасси решился…
— Я мог бы как-нибудь заскочить к тебе домой после обеда в один из ближайших дней.
— Когда тебе будет угодно, старина, — сердечно отозвался Вос.
— Это позволит мне увидеть, наконец, Анакапри.
Госпожа Сатриано со свойственным ей пылом воскликнула:
— Как? Что я слышу? Вы еще не видели Анакапри? Форст!
— Что? — спросил Форст.
— Этот мальчик еще не видел Анакапри.
— Ну, это не от чрезмерной занятости.
— Но он должен туда съездить. Непременно должен. Прямо сегодня после обеда. Вос, ты ему покажешь Анакапри.
— Дело в том, что у меня есть срочные письма… — начал Форстетнер.
— Ваши письма! Ваши письма! Чтобы испортить настроение вашим бедным квартиросъемщикам, которые задержали плату за два дня! Они могут и подождать, ваши письма. Тогда как красота, красота не ждет!
Ах! Если начинать всякие догматические споры… Форстетнер промолчал, и часа в четыре, когда жара немного спала, Вос и Андрасси сели в красный автобус, который, дребезжа дверными ручками, пыхтя надрывающимся мотором, стал медленно карабкаться по дороге, ведущей в Анакапри. Справа, внизу — море, Неаполь, Везувий. Слева — горы.
Анакапри находится, может быть, немного далековато от моря. Но если не считать этого, то нужно признать, что на Капри не сохранилось и половины того очарования, которое по-прежнему чувствуется в Анакапри.
Меньше отелей, меньше почтовых открыток, меньше развлечений, таинственные улочки, нередко пустынные, дома, более сдержанные, скрывающие за своими стенами вымощенные лимонно-желтой плиткой дворики, где играют, спят или просто ничего не делают кошки, дети, ведра… Несколько вилл, но старых, немного уже покрытых плесенью, немного уже слившихся с природой, или площадь, иногда не более просторная, чем яйцо. Вос располагал тут двумя комнатами в крестьянском доме. Мебели там не было почти никакой: диван-кровать, прикрытый бывшей шторой лиловатого цвета, мольберт, картины, кухонный шкаф, на дверцах которого однажды, оставшись из-за простуды дома, Вос нарисовал голубых лошадей с розовой гривой. Правда, была еще терраса, и оттуда открывался вид на настоящую природу, на настоящий пейзаж с бесконечными волнами виноградников, фиговых и оливковых деревьев.
— Какой вид! — воскликнул Андрасси.
— Не правда ли? — сказал Вос.
Но солнце припекало еще довольно сильно, и они вернулись в помещение. Вос вынул бутылку виски и разложил свое длинное тело на диване-кровати.
— Мог бы ты оказать мне одну услугу? — начал Андрасси.
— Тысячу, старина.
— Ты ведь часто не бываешь здесь днем?
— Никогда не бываю, — гордо сообщил Вос.
— В таком случае… Ты бы не возражал, если бы я иногда наведывался сюда в твое отсутствие?..
Не слезая с дивана, Вос повернулся на нем и, приподнявшись, задумчиво посмотрел на свое ложе.
— У него уже сломано две пружины, — заметил он. — Так что советую не слишком увлекаться акробатикой.
Андрасси покраснел. Он сидел с бокалом в руке, и его густые брови нахмурились. Вос взглянул на него.
— Мафальда? — спросил он.
Вос придерживался мнения, что когда хочется что — то узнать, то нужно просто спросить об этом.
— Нет, не Мафальда, — поспешно ответил Андрасси.
— Нет?
Вос пытался изобразить на лице безразличие. Он встал, подошел к окну, наполнил стакан.
— Значит, не Мафальда?
— Нет.
— Ну, старина, прими поздравления. Ты очень ловко действуешь. Тогда я не знаю, кто бы это мог быть.
Он говорил так, будто ему предложили загадку.
— Ты ее не знаешь.
— Невозможно, — обиделся Вос. — Я знаю здесь всех.
— Это местная девушка.
Вос поставил бокал. Андрасси поднял глаза.
— Ты хочешь сказать, девушка с Капри? Из какой — то здешней семьи? Действительно, местная?
— Да.
— Ну, тогда сожалею, старина, у тебя ничего не получится.
Он произнес это с нотками сердечности в голосе, но категорично. Вос всегда знал, чего он хотел. Когда ему предлагали прогулку, аперитив или любовь, он говорил да или нет без какого-либо смущения, без церемоний, без жеманства. Вежливо, похлопывая по спине, но твердо.
— Что? — произнес ошеломленный Андрасси. — Какая разница?
— Есть люди, — сказал Вос.
— Какие люди?
— Ты спишь с Мафальдой, им на это наплевать. Ты спишь со мной…
— Покорнейше благодарю.
— Ну вот, он еще дерзит, — сказал Вос. — Но если это местная девушка, то это меняет все. Они пойдут и все расскажут ее родителям.
— Но никто же не узнает.
— Э!.. — издал Вос длинный и непонятный звук. — Они пойдут и расскажут о ней родителям. А родители пойдут к Сатриано и устроят гвалт. Я не могу помочь тебе там, где есть риск навредить
