Техника безопасности для родителей детей нового времени

другая тетенька подошла и подслушала наш разговор. Мне тогда было лет 11. Я объясняла психологу, что мне печально: болит зуб, а никто ничего не делает. А та, кото­рая подслушала, по-своему это поняла, наорала на меня: «Ты ябеда, ты жалуешься!»

— А чему это тебя научило?

— Тому, что разговаривать надо там, где нет чужих ушей. Вообще, я научилась прятаться.

— Вернемся к твоим более ранним воспоминаниям. Расска­жи, что ты помнишь о маме.

— Когда я маленькая была, все было очень хорошо. Я очень любила ездить с мамой на дачу. Мы вставали в шесть утра, шли по пустым улицам Калуги, так тихо, прохладно. Мы идем на электричку, потом едем, такое умиротворение, классно бы­ло. Дальше я просила маму развести мне костер. Она отрыва­лась от копания картошки, разводила костер, и я пекла себе и маме картошку. Картошки у нас было много… Даже свой крах­мал делали.

— Почему папа ушел?

— К другой женщине. Мама говорила, что у него жена и де­ти, а бабушка, что он тоже был пьяница… Так что не знаю, чему верить.

— Почему мама начала пить?

— Может, потому что умер мой брат. Она и раньше выпи­вала, но чуть-чуть. Она ходила на работу, приходила за мной в детский сад. Брату было двадцать. Я поздний ребенок. Я не помню, где он работал, но он занимался фотографией. Он любил закрываться в ванной и орал: «Не включайте свет, я фотогра­фии печатаю!» А еще он любил ловить рыбу. У нас все время над плитой висели сушеные тараньки.

Я всегда стояла горой за маму. Даже когда она напивалась, я ходила за ней, как хвостик. Бабушка и соседка говорили, что мама плохая, но я кричала, что мама хорошая. Я в детстве не любила именно бабушку. А потом, когда мама начала бить ба­бушку я поняла, что мама плохая, а, может быть, я просто стала старше.

И мы начали вызывать милицию. Часто. Приходила женщина-милиционер, она была доброй, и она помогла мне понять, что мама с нами неправильно поступает. А еще один раз при­шел другой милиционер, и я его запомнила. Они с мамой сидели и разговаривали на кухне. Там все было слышно, особенно когда стоишь возле двери. И милиционер спрашивал, почему мама пьет, пытался ее урезонить.

— Ты попадаешь в Китеж, и мы с удивлением обнаружива­ем, что у тебя никак не выстраиваются гармоничные отноше­ния с подругами.

— Конечно, не выстраиваются. Я поступила в 7-й класс. Там учились две девочки, Маша и Катя. Они учились с 1-го класса , и с какой стати они должны были принимать в свой круг не­понятную Алю, которая еще намного лучше их знает все пред­меты. Я же видела, что они не хотят со мной дружить. Я не могу сказать, что я рвалась быть со старшими. Но мне же надо было с кем-то быть, хотя бы со старшими.

— Со старшими тебе тоже было трудно. На что обижа­лась?

— Я даже не помню. Дома был Егор, он меня все время под­калывал. А я привыкла в детдоме, что там все обзываются, я не могла понять, насколько серьезно Егор меня атакует. Сей­час, например, если я такое слышу, я понимаю, что это шутка, а тогда это было очень серьезно. Я обижалась, чуть ли не до ис­терики. Я была не уверена в себе. Одноклассницам не нравилось, что я отличница. А для меня хорошо учиться было естествен­ным состоянием с 1-го класса.

Для того чтобы лучше понять ситуацию, представьте на миг, что, сидя за школьной партой, вы вспомнили свою про­шлую жизнь. Помните у Высоцкого: «Хорошую религию приду­мали индусы…»? А там, в прошлой жизни — разбитые надеж­ды, неотомщенные жертвы, утраченная любовь… хорошо, ес­ли не удар копьем в спину. И все это вернулось к вам, как собственный, очевидный, прочувствованный опыт. А вы, на­помню, за партой в 5-м или 8-м классе. И ваше маленькое те­ло, как и ваша психика, просто не готово к действиям, кото­рых требует инстинкт или разум взрослого человека. Вот тут-то и рождается чувство страха и беспомощности.

Из дневника Педсовета:

«Подруги Али еще не научились задумываться о таких про­блемах, от которых холодеет сердце нашей юной героини. Они не могут сопереживать ей и поддерживать в трудную минуту. Это усугубляет ее ощущение отверженности и одиночества. Повторяется извечный сюжет 'Горя от ума'. Может ли чело­век, остро ощущающий свою нестандартность, быть счастливым? Да, ощущение своей нестандартности и есть повод быть счастливым. Но до этого надо еще дорасти, это надо еще на­учиться понимать. А в тех возрастных рамках, в которых на­ходится Аля, самое важное для подростка — осознание своей принадлежности к какому-либо коллективу, защищающему индивидуальность. А она, тонко чувствующая и интеллекту­альная, понимает, что не принадлежит ни к какому коллекти­ву. Так что же делать? Через два-три года, если физическое тело догонит интеллект, а опыт общения со сверстниками принесет радость и уверенность в себе, проблема отпадет сама собой. Скорее всего, Аля обнаружит, что ее все любят.

Но болит-то у нее именно сейчас. Душевная рана может породить комплекс неполноценности. Ей необходимо признание окружающих, так как именно этот витамин преображает внутреннюю жизнь…»

— Ты осознаешь, что ты сегодняшняя — новая личность, и не несешь ответственность за свое прошлое?

— Не совсем так. Я действительно осознаю, что я новая личность, а по поводу ответственности… Все-таки в приюте это была тоже я, но я не чувствую вину за свои прошлые по­ступки. Раньше я казнила себя за ошибки, а теперь это прошло. Теперь уже нельзя исправить и изменить прошлое. Но я могу не допустить тех же ошибок в будущем.

— Какое будущее для себя ты представляешь?

— Я думаю только о близком будущем. Вот завтра, вот на дискотеке, вот первого сентября. Далеко в будущее я не смотрю.

— Ну, все-таки попробуй, хоть приблизительно. Жесткие программы будущего не сбываются. Ты просто наметь контуры.

— Институт, учеба, экзамены. Все равно смутно, но начи­наю морально готовиться. Кстати, спасибо за идею про жест­кие программы. Это будет моим осознанием на сегодня. Я хочу поездить по миру, посмотреть на другие страны. Земля — она же большая. Я никогда не жила в Москве, жизнь там отлича­ется и от Калуги, и от Китежа, впрочем, наша община — это вообще особая статья.

Время

Ни логики, ни боли — ничего.

Пустая ночь, нехоженая мною,

Оставленная всем до одного,

Истекшая минутою одною.

Рассыпались песочные часы,

Распался в прах песок, и ветер-время

Доносит до последней полосы

Опавших листьев пламенное племя.

Трофеи не мои, и странный звук

Пластинки на немецком, на жестоком

Напоминает гулкий сердца стук

В тот миг, когда бросаются от окон,

Когда, скрываясь за стеною штор,