бесстыжей крестьянской девке и кровь свою, и дворянскую честь, и мужество, и родню... В нем уже и не осталось дворянской крови...
Иване хотел продолжать, но Симон, красивое лицо которого загорелось гневом, схватил свое с серебряной насечкой ружье, прицелился и крикнул:
— Эй, ты, Иване, старая собака, замолчи сейчас же, а то как белку собью тебя с этой ветки и вырву твое змеиное жало!
— А ну-ка, молодец,'посмотрим, каков ты, попробуй! — вступился за своего хозяина Козиа и нацелился из ружья в Симона, которого уже окружили человек пять, вырывая ружье и успокаивая.
— Если дело дойдет до драки, я вас обоих проучу! — крикнул Бесиа в взял на прицел Козиа. — Эй, ты, пес жадный, сползай вниз, к своему барину, собачьему сыну, а то обоих прикончу вмиг.
Народ кинулся к Бесиа, чтобы отнять у него ружье. Однако, плечистый, крепкий Бесиа не поддавался. Его черные волосы, как львиная грива, откинулись назад, глаза метали молнии.
Козиа не считал себя трусом. Спустившись с дерева, он рванулся к Бесиа, но его удержали.
Драка не утихала.
— Вы что это! — прикрикнул на дерущихся один пожилой человек. — Мы вас добром просим, но если не уйметесь, мы вас успокоим силой. Это твоя затея, Иване, изволь сам угомонить их, а то и тебе придется ответ держать!
Бледный от страха Иване растерялся от этой угрозы. Он подошел к Козиа.
— Ты что, Козиа, ума сегодня лишился что ли? Сейчас же угомонить, а то, прахом отца клянусь, искромсаю тебя своей саблей. Им не нравится наш совет, дело их, бог с ними. А ты при чем? Чего ты в драку лезешь? Сейчас же ступай за мной!
— Что вы ко мне пристали, барин? — ворчал Козиа. — Почему вы сами ничего не скажите Бесиа? Получается, что я испугался и спустил врагу оскорбление...
—О каком ты говоришь враге, брат мой? — возразил ему стоявший рядом с ним крестьянин. — Тут нет врагов, тут мы все братья! Успокойся!
— Ладно, уступлю на этот раз...
Козиа проворчал еще что-то и отошел в сторону. Бесиа тоже нелегко было унять. Симон едва сам успокоился, подошел к нему,
— Если ты мне брат, — стал уговаривать он Бесиа,—прекрати, народ просит. И ружье свое отдай мне. Я сберегу его тебе.
С трудом сдерживая злость, Бесиа, наконец, сдался, сердито отошел к дубу и прислонился к нему спиной. '
— Глас народный — глас божий, — сказал один юноша. — Не знаю, как относительно божьего гласа, но глас народа что-то не действует сегодня!
— Это потому, — пояснил один мужественного вида седеющий крестьянин, — что у нас народ, как баба старая. Сколько понадобилось сил, чтобы уговорить двоих. Связать бы их по рукам и ногам и свалить на землю, а то упрашивали, как бабы.
Спустилась ночь. Изнуренные зноем люди ожили, освеженные ночной прохладой.
Развели костры на лугу, каждый извлек из своего башлыка мчади и сыр, появилось вино в глиняных кувшинах. Всю снедь разложили прямо на зеленой траве. Начались тосты и песни.
Симон и Бесиа пели вместе. Голоса их, слаженные с детства, приятно звучали, и песня торжественно- плавно неслась в ночной тишине.
— Блаженна мать, родившая тебя! Во всем ты, Бесиа, хорош! И в беде первый молодец, и в пиру первый весельчак, — говорили пирующие, прислушиваясь к звонкому голосу Бесиа.
— А разве мой дворовый поет хуже его? Послушай-ка Козиа!— пробубнил Иване, еще ниже опуская свой повисший нос.
Его рассердило, что похвалили Бесиа. — И ваш поет хорошо. Оба они поют хорошо! — любезно согласились некоторые, хотя хриплый голос Козиа нельзя было и сравнить с чистым, звенящим, как колокольчик, голосом Бесиа.
Отужинали. Постепенно умолкли песни. Многих одолел сон; они растянулись прямо на росистой траве.
— Вон и Петриа Салос! Эй, Петриа! — воскликнул кто-то.
Услышав это имя, многие вскочили. В толпе стоял рослый мужчина лет тридцати-тридцати пяти, с густой взъерошенной шапкой волос на голове. Глаза его заметно косили, он был хром на одну ногу и почти гол. Это и был Петриа Салос.
В ожидании потехи толпа тесно обступила его.
В те времена все в Гурии знали Петриа Салоса. У него не было постоянного жилья, он шатался из деревни в деревню, ночевал сегодня у одного, завтра у другого, послезавтра у третьего — у крестьянина, у дворянина, у князя, у всех он бывал, как у себя дома.
Зиму и лето он ходил полуголый, не всегда прикрывая тряпьем даже те части тела, которые непременно должны быть прикрыты у всякого человека. — Петриа, и тебе не стыдно? — спрашивали его.
— А тебе не стыдно, что у тебя нос наружу? — с хохотом отвечал он.
— Петриа, замерзнешь, ты совсем голый!
— Не замерзну, — возражал Петриа. — Я хожу таким, каким меня создал господь. Это ты на свою шкуру еще чужую натягиваешь.
Петриа всех задевал, со всеми вступал в спор. Заметив, например, праздно сидящего человека, он говорил:
— Не надо так надрываться в работе, сердце можешь испортить! Когда слышал чье-либо бездарное пение, замечал:
— Умер у тебя кто-нибудь, что ли? Отчего ты плачешь?
Встретив по дороге верхового, он восклицал:
— Смотрите, снедь волка тащит на себе снедь смерти!
Человек он был прямой и резкий. Одной княгине, сидевшей рядом со своим мужем, он сказал:
— И здорова же ты, матушка, право! Такого здоровенного мужа да еще стольких любовников выдерживаешь.
Иной барин попытается, бывало, пошутить:
— Не стыдно тебе, Петриа? Всю жизнь праздно живешь! Поди, поработай немного и ты, а то не стану
тебя больше кормить.
Петриа принимался хохотать.
— Уж если праздность постыдна, то ты должен был бы сгореть от стыда, а если бы праздного не кормили, ты раньше Петриа умер бы с голода.
Или:
— Не слыхал поговорку: укравший у вора в рай попадет?
О Петриа в народе говорили разное. Одни считали его мудрецом, нарочно прикидывающимся дураком, другие утверждали, что он может летать, как птица, что ему являются ангелы и открывают все тайны... И чего еще только о нем не рассказывали...
Вот какой был Петриа Салос, собравший вокруг себя веселую толпу повстанцев. Он не скупился на шутки. Осматривал оружие то у одного, то у другого и, если находил что-либо неисправным, говорил:
— Это ружье лучше всех! Оно опасно сразу для обоих — и для того, в кого стреляют, и для того, кто
стреляет.
Заметит у кого-нибудь в руках дубинку и скажет:
— Откуда это оружие? Из Англии? Таким можно всю Россию покорить!.. А-а, Иване, Иване! Это ты согнал сюда отару? Ты, ей-богу, умеешь использовать и шерсть и кожу! — вскричал он, заметив стоящего в
толпе Иване. И вдруг взгляд его остановился на Бесиа.
— Бесо, Бесо! Оставался бы ты дома с родителями, а то русские много таких голов, как у тебя,
