Сегодня ночью выпала небольшая пороша, и я смог бы идти по оставленным Федором следам, но во мне почему-то живет уверенность, что все произошло у той ловушки, где висит Найда, и я отправляюсь туда по дороге.
Добрался к ручью, где Мамашкин убил лося, заворачиваю в кусты и вижу ловушку. Она по-прежнему насторожена, и вокруг никаких изменений. Я уже хотел подойти и спустить дверцу, как вдруг заметил явственно выделяющийся на припорошенной траве след. Совсем недавно здесь побывал Федор. Только к ловушке он подходил совсем с другой стороны, чуть постоял и направился к реке. Напротив ущелья Чилганья прижимается к скалам, набитая вдоль реки тропа тянется почти по отвесной кромке, и можно запросто свалиться. Что, если Федор, решив сократить путь, пошел напрямик и разбился? Сапоги-то у него старые, каблуки давно стерлись, а трава и листья сейчас скользкие как лед.
Стараясь не потерять след из виду, почти бегом отправляюсь за Федором. Миную небольшую вырубку, пересекаю болото и оказываюсь в лиственничной гриве. Здесь проходит уже знакомая мне морена. Деревья на ней высокие и стройные. На ближних темнеют беличьи гнезда. Я загляделся и чуть не споткнулся о лежащую на земле лиственницу. Сразу за нею глубокая яма. Поперек ямы еще две лиственницы. Деревья повалены совсем недавно. Пни белеют свежими срубами, вокруг россыпь крупных и мелких щепок.
Перелезаю через поваленные деревья, заглядываю в яму, осматриваю пни. Везде щепки, куски коры, лиственничные ветки. Ни лопаты, ни лома не видно. Земля из ямы разбросана во все стороны, деревья тоже срублены кое-как, лишь бы свалить. Что-то на Федора не похоже.
Еще и еще осматриваюсь вокруг и замечаю какую-то тряпку. Она лежит шагах в двадцати за кустом ольховника. Тороплюсь туда и узнаю шапку Федора. А рядом с нею новая пика. На этот раз к жерди прикреплен длинный столовый нож. На конце ножа кровь.
Мне становится страшно.
— Федя-а-а! Фе-дь!
Запихиваю шапку за отворот куртки, беру пику поудобней и направляюсь к вырубке. Кричу, наверное, в тысячный раз: «Федя-а-а-а! Федя-а-а-а!», огибаю куст ольховника и вдруг совершенно отчетливо слышу человеческий голос. Он еле прорывается через шум Чилганьи, но без всякого сомнения это кричит Федор. Радостно ору:
— Федя! Я здесь! Иду к тебе! — ломлюсь через кусты, падаю и, поднявшись, принимаюсь крыть своего напарника на все корки: — Свинья ты такая! Я здесь уже не знаю, что думать. Сегодня же выброшу все твои капканы к чертовой матери, чтобы и духу не было. Жду его, жду, а он…
Пересекаю русло сухого ручья, поднимаюсь на взгорок и вижу Федора. Он лежит на животе посреди небольшой поляны и глядит в мою сторону. Увидев меня, силится улыбнуться, но тут же падает, ткнувшись лицом в куст голубики.
— Федь, что случилось? Я тебя ищу по всей тайге, а ты здесь…
Федор снова поднимает голову. Его лицо в царапинах, волосы на лбу слиплись от крови, по щекам бегут слезы.
Перевал
Скоро утро, а я только недавно возвратился с развилки, где ожидал попутную машину. Соорудил посередине дороги треногу из толстых сучьев и прикрепил обрывок картонной коробки, на которой написал: «Внимание! На стане косарей около Усть-Хилгичана тяжело раненный человек. Просим оказать помощь!»
С Федором и в самом деле очень плохо, и никаких лекарств. Пробиться же в пургу через перевал — нечего и думать. Может, у моих соседей, что рыбачат у проток, есть аптечка или какой-нибудь транспорт? Не вертолетом же они сюда летают. Иду к ним, придерживаясь ледяной кромки, раза три уже проваливался в промоины, и в сапогах хлюпает вода, но сейчас не до этого. Главное — разыскать моих соседей.
Давно остались за спиной и скалы, и та вырубка, а проток все нет. Нужно торопиться. Федор остался один. Когда я уходил, он стонал и смотрел на меня так, словно это я ему все подстроил, а теперь бросаю бедненького на произвол судьбы.
В настороженную им петлю и вправду попался медведь. Это произошло два дня тому назад, а может, и раньше. Медведь в щепки разнес хлипкую загородку на проходе, в которую была насторожена петля, затем принялся копать яму. То ли надеялся таким способом освободиться от захлестнувшего его троса, то ли думал приготовить себе утайку.
Федор подошел к ловушке и ничего не понял. От аккуратно построенного сооружения остались одни щепки, везде комья земли. Медведя не видно. Федор решил, что зверь, попавшись в петлю, разорвал ее и убежал, но вдруг из-под земли донеслось фырканье. Федор в испуге отпрянул в сторону, и тут же из ямы выскочил медведь, кинулся на Федора, тяжелая когтистая лапа мелькнула у самого лица, но прочный трос натянулся и отбросил медведя к лиственнице.
Калипух не стал дразнить зверя, а сразу же побежал домой ладить пику. Сначала он сделал пику из косы и даже пробовал проткнуть ею гнилой пень, но вспомнил о спрятанном вместе с инструментом большом ноже и принялся ладить новую.
Федор долго гонял медведя вокруг лиственницы, пытаясь достать его своим оружием, но ничего не получалось. Медведь ловко отбивал нож, прятался за толстый лиственничный ствол или вдруг с ревом бросался на Федора. Тогда-то ему и пришла мысль срубить стоящую неподалеку лиственницу, чтобы уронить ее на медведя. Топор у Федора был с собой, и он сразу принялся за дело. Первая лиственница, не коснувшись зверя ни единой веткой, упала в стороне. Вторая лиственница ударила медведя по спине и свалила в яму, но оказалась слишком тонкой. А вот третья… Толстая и высокая, с двумя беличьими гнездами на ветках, когда наконец качнулась и пошла вниз, Федор подумал, что она сейчас расплющит медведя. Но случилось так, что на полпути лиственница «сыграла» в сторону и скользнула по дереву, к которому был прикреплен трос. Она обрушила на голову зверя целый ворох веток, юзом прошлась по стволу, вырвала скобу и ухнула так, что под Федором качнулась земля.
Медведь прыгнул прочь от лиственницы, трос вместе со скобой выскользнул из-под веток, и Федор, поняв, что зверь на свободе, кинулся наутек. Он добежал до зарослей ольховника, запутался и полетел в кусты. Здесь его и настиг медведь. Он хватил Федора лапой по выглядывающим из ольховника ногам, рыкнул и убежал.
Не знаю, как было на самом деле, потому что, кроме глубоких ран на ногах и бедрах, у Федора было разодрано плечо. Если бы не грубый широкий воротник на Федоровой куртке, ему пришлось бы хуже.
Какое-то время Федор не чувствовал боли. Только чуть саднило плечо да деревенели ноги. Ему все блазнилось, что медведь ходит вокруг и вот-вот набросится снова. И даже потом, когда, превозмогая проснувшуюся в ногах боль, полз к дороге и услышал меня, откликнулся не сразу. Ему все казалось, стоит подать голос, как из-за кустов выскочит медведь.
Наверняка все случившееся с Федором было намного страшнее. Жалость к Федору перемешивалась со злостью на него же. И кто знает, чего было больше? Все дело в том, что в петлю он поймал Рыжего!
Я рассказывал Федору, как Рыжий посетил меня в первую же ночь, как по-пластунски ползал мимо палатки, как из-за него я утопил спиннинг, и Федор, лишь глянув на метавшегося в петле медведя, сразу понял — Рыжий! Но вместо того чтобы попытаться отпустить его или хотя бы подождать меня — помчался делать пику.
Наконец луч света выхватывает навес из веток кедрового стланика, припорошенные снегом консервные банки. Миную навес и выхожу к протоке. Все так же от берега до берега темнеет частая железная сетка, все так же журчит через ячейки вода и сторожит свою добычу обледеневший вентерь.
Выключаю фонарик, какое-то время стою в полной темноте, прислушиваясь к тайге, затем начинаю кричать:
— Люди-и! Аго-го-го-о! Люди-и-и!
Нет, так не пойдет. Кто поручится, что я не рыбинспектор? Нашел, значит, запрещенную снасть и
