воспоминаниями.
Дом творчества уже третий год не работал: шаги прогресса, успехи реформ.
Пошли на Кузину дачу.
– А Кузя с Алкою нас пустят? – снова заволновалась.
– Так Кузя отписал нам террасу! Забыла?
– А, да! – гордо Настя произнесла и даже приосанилась. Помещица!
– Тимчик, правда, в Оксфорд собирается, зубрит усиленно. Но, может, и здесь! – Теперь, когда мы уже приехали, можно было и сообщить часть правды.
С расстояния ели глазами. Открыта дверь! На даче они! То-то по домашнему телефону не откликались. Ускорили шаг.
Поначалу они обрадовались сдержанно, впрочем, мы с Нонной профессионально растрясли их в своих объятиях, расшевелили, разговорили, и вскоре вполне оживленный гул заполнил дом. Вот так-то!
Тим в угловой занимался, но крикнул, что скоро выйдет. Всегда я имею тайный план. Как же его не иметь, зачем впустую-то шастать? И тут имел: может, место встречи и начала их дружбы пробудит, так сказать? Выпить тоже хотел, но больше страдал за Настю: ведь достойна же она хорошей жизни! Надо лишь постараться. Это и есть главная подоплека всех моих действий последних лет.
– Рикки! – рявкнула Настя, спускаясь с крыльца.
Тот застонал: после всех ужасов купчинской жизни блаженствовал кверху брюхом у печи. Вздрогнул, приподнял башку и опять уронил. Мол, не имею больше сил на ваши глупости.
– Ладно! Пусть валяется! – я Насте сказал. Та, конечно, насупилась. Рикки – единственное существо, что подчиняется ей беспрекословно, и его лишают.
Вышли на воздух – мы втроем и Кузя с Аллой. Появился и Тим. Возмудел!
– Смотри, Настя! Вдыхай! – Я специально привлекал к ней внимание.
Такого не вдохнешь больше нигде. Ландыши вдоль дорог. Весь поселок благоухает ими. Острые глянцевые листья блестят, меж ними тугие белые шарики, порой уже колокольчики. Море их! Сдвинув сгнившую калитку, вошли на территорию Дома творчества. Ландыши любят сырость и запустение. Корпус облуплен и пуст, дверь заколочена. Последний директор, уходя, продал что можно. А вернее, что мог: сладкий воздух остался. И наши воспоминания. Может, с них удастся получить доход?
Кузя ловко подкинул в руке фомку, прихваченную с собой, вонзил. С протяжным треском отодрал доски, закрывающие вход, заскрипела дверка, и мы вошли.
Фойе (кого я только тут не встречал!) повеяло затхлостью. Зачем-то я щелкнул выключателем. Оптимист!
– Ну что? Подожжем? – мрачно пошутил Кузя.
Нет. Оставим. Надо “жать масло” из всего.
– Помните, как вы тут носились? – одной рукой обнял я Тима, другой Настю. Может, воспоминания их объединят?
– Да, теперь в это трудно поверить! – процедил Тим, озирая убогость.
Я убрал с его плеча руку. Настька дулась как мышь на крупу. Не прокатило!
– Ладно, все! – Алла заторопила мужа. Знала, насколько тонка в нем грань между крупным ученым, изысканным интеллигентом, и простым мастеровым с грубой фомкой в мозолистой руке. И грань, похоже, растаяла… С треском отодрал отошедшую от стены доску. Хмуро глянул на нас. Все! Мастеровой. Теперь его отсюда не выташшыш.
– Мы теряем его, – тихо сказал я Алле.
– Ну и хрен с ним! – грубо проговорила она.
Действительно, кому он нужен теперь? Это раньше он был большой авторитет в бесконечно малых частицах. Помню, как, смеясь, рассказывал, что из ученых с мировыми именами в темпе – успеть бы к съезду! – сколачивали “бригаду коммунистического труда”, заставляли выдвигать “встречный план” – “в текущем квартале обязуемся открыть не одну, как раньше планировалось, а минимум две новые частицы”! Над чем смеялись? Теперь ни одной частицы не нужно никому.
У Кузи, впрочем, всегда верная шабашка в руках его мозолистых.
– Интересно, что с кровлей? – пробормотал.
На крышу с ним полез только я. Спустились одухотворенные.
– Вскрытие показало: клиент жив! – пошутил Кузя.
И ключи тут же, на гвоздиках висят. Жильцы вышли. Навсегда. Вот наш, девятнадцатый. Холодный какой ключ: тепла человеческого не получал давно. Снял его, со скрипом повернул в дырке. На что-то еще надеялся. Нежилой дух. Уж какая тут теперь работа! Валялась красная варежка. Схватил радостно:
– Настя! Твоя?
Хотя, конечно, навряд ли. Сколько зим прошло!
– Дарю! – пытался как-то взбадривать эту мертвечину!
Не поддержала отца. Обиженно заморгала.
– На день рождения могли бы что-то получше подарить!
Но что можно было дарить в те годы, когда не было вообще ничего? Талоны на масло? Настька
