Запнулась. Ну-ну, не стесняйся! Что уж такого ужасного может быть в старинных костюмах?.. Может, оказывается!
– И стоят у фонтанов. Изображают Екатерину и Петра, просят фотографироваться!
– Да…
– Причем вызывают лишь хохот! Дородная Настя – очень она растолстела – и маленький “Петр Первый”, до плеча всего ей!
Да. Вот это “театр”!
– И… фотографируются с ними?
– Только если кто хочет поиздеваться!
– Ну спасибо тебе.
Ушла несколько ошеломленная. Ждала рыданий? Это потом.
Эх, Настя! Спасла Кольку? Погубила себя! И без него бы погибла.
– Привет, Настюленька! Как дела?
– Нормально, – несколько настороженно произнесла: с чего это я такой веселый?
– Хочу похитить тебя.
Долго кашляла. И выкашляла все плохое. Спросила радостно:
– А куда?
– А в Елово! Хочешь? Кузя зовет.
Елово для нее – “место обетованное”. Последнее, наверное, что еще светит ей!
– Хочу!
Отлетели и Колька, и псы, и бутылки! Ура!
Кузя – в беде. Настя это любит – покровительствовать.
– Ну что, Кузярушка, бедный?! – взъерошила поредевшие его кудри.
Чего он тут сидит? Если вспомнить классику (а почему бы ее не вспомнить?), ходит в заброшенном Доме творчества, как всеми забытый слуга Фирс посреди загубленного вишневого сада! Кто только здесь не хаживал! Лучшие умы! Разве что кроме Чехова, все писатели жили. И Кузя как бы это хранит: почти каждый день приходит с дачи, “подправляет” гнилье.
А вокруг самостийная стройка идет! Самосвалы грохочут. Растут глухие заборы. Все в сизом чаду!
Снесли угол нашей ограды, и глубокие грязные колеи идут через сад, где мы когда-то гуляли, предаваясь высоким размышлениям.
Но умам нашим недоступно: что строят? Говорят, самую высокую резиденцию. Зачем она им в этой глуши? Бетонные стены поднимают со всех сторон. Испуганные дачники сгрудились здесь, иногда выбегают, стоят в колеях. Но самосвалы, эти циклопы (стекляшка-кабина сдвинута вбок), словно и не людьми управляются, за сизыми стеклами их не видать.
Пропадет Кузярушка здесь! Алка давно на него рукой махнула. Но Настька – ожила! Румянец появился, засияли глаза.
– Давайте Тимчику позвоним, он снимет!
Тимчик теперь телебосс!
Какой-то фургон через сломанный забор прямо под окна подъехал. Ничего уже не боятся! Выбежали, чтобы ругаться, и тут увидели надпись: “Телекорпорация!” Причем прогрессивная!
И Тимчик наш вышел!
– Ну что, попухаете? Молодец, Настька, что позвонила! – глянул на череду самосвалов. – Распоясались тут! Привет, папа!
Впервые такое – Кузе!
Я тихо оставил их.
Жора позвонил, лучший друг!
– Чего там в Петергофе творится у нас? Мутно чего-то. Съездим давай. Я думаю, – он добавил язвительно, – Колька отыщет свою жену? Надо решать это дело.
Да. Это дело надо решать. Убедился, как только вошел. Горы заплесневелой посуды, отходы все на полу – хоть зажимай нос! По идее мать, то есть Нонна, должна была с этим разобраться, но с порога на нее, вошедшую первой в родовое свое гнездо, кинулись остервенелые псы, скаля клыки! Да она и без псов бы не справилась, ослабела совсем! И среди всего этого ада – несчастный Колька.
– Та-ак! Ясно. – Сима губы поджала. – А где же Настенька наша?
Давно ее никто так ласково не называл. Колька, набычась, молчит. Как мужу ему похвастаться нечем.
– Прибери тут хоть немножко! – Брезгливо Жора сказал, но не Нонне, а Симе. В своем нежно-бежевом костюме даже не сел.
Сима загромыхала посудой. Нонна, уронив руки, сидела на табурете, словно все это ее не касалось. Сознание ее улетает. Но эта беда – отдельно, не будем мешать ее с той, ради которой приехали. Не давай двум несчастьям объединиться! “Подходите по одному!”
