— Это Джордж и Пит, — говорит Мария. — А это Кэти.
— Добрый вечер, Кэти, — говорю я.
— Кэти! Ух! — говорит Пит.
— До свиданья, Джордж. Еще увидимся, — говорит Мария.
— Нет, Мария, — говорю я. — Мы с Питом проводим тебя и Кэти домой, потому что нехорошо двум девушкам идти одним, потому что к ним могут пристать эти подонки.
— Верно, — говорит Пит.
— Нет… — говорит Мария.
— Прекрасно, — говорит Кэти. — Пойдемте.
И вот, друг, мы идем с ними, и это прекрасно. Эта Кэти тоже цветная девушка, как и Мария, только низенькая, и толстая, и в очках.
— Где ты живешь? — спрашиваю я Марию.
— Возле Ганноверской улицы, — говорит она, и мы идем, я с Марией, а Пит с Кэти. Только, честное слово, мы с Марией всю дорогу не говорим друг другу ни слова. Ни слова. И мне уже жалко, что мы пошли их провожать. Но я слышу Пита, и у него все в порядке.
— Тебе нравится моя куртка?
А эта Кэти хохочет, как сумасшедшая. И, друг, что у нее за смех! Я не совру, если скажу, что ее смех слышно в Иоганнесбурге. И вдруг эта Мария хватает меня за руку, и я должен признаться, что мне это приятно, хотя я при этом пугаюсь.
— Это точно красивая куртка, Кэти. Порядок! — говорит Пит.
— Точно, — говорит она и опять хохочет, как сумасшедшая.
— Ага! — говорит Пит. — Рад, что тебе нравится эта куртка, потому что она стоит два фунта. Да, сэр. Два фунта — и порядок!
— Ей-богу? — говорит Кэти. Цветные девушки иногда так говорят.
— Ей-богу, — отвечает Пит.
Мы подходим к дому возле Ганноверской улицы, это совсем рядом с Джанни Гриквой. Только я вам должен сказать, что не хотел бы сегодня встретить этого Джанни Грикву или эту проклятую Нэнси, хотя не знаю почему.
И все время, что мы шли, мы с Марией не сказали друг другу ни одного слова. Но я и не считаю, будто мне надо было говорить, — вы меня понимаете? Но этот Пит! Я говорю вам чистую правду, он все время болтал с этой Кэти. И она так громко хохотала, что я чуть не оглох.
Дом у Марии грязный и маленький. Весь в трещинах. Но когда мы вошли внутрь, там оказалось чисто, это я вам сразу должен сказать. Да, сэр. Правда, чисто. Не просто чисто, а по-настоящему чисто, — вы меня поняли?
Мы входим в комнату, и в ней одна кровать и что-то еще, и все так опрятно.
Тут эта Кэти говорит:
— Моя комната наверху. — И она хохочет, и вид у нее такой, будто она хочет спрятаться за своими очками, — вы понимаете?
Пит говорит:
— Я бы хотел ее посмотреть. Конечно. Порядок! Ух!
А эта Кэти умирает от хохота, и они с Питом уходят наверх, и мы с Марией остаемся одни. Я слышу, как они поднимаются по лестнице, и у меня такое чувство, что вроде бы лучше они не уходили. Лучше бы они остались с нами.
— Садись, — говорит Мария, и я сажусь на кровать.
— Хочешь чаю? — говорит она, и я говорю, что хочу.
Она готовит чай, и, друг, мы с ней опять не говорим ни слова.
Она дает мне чашку, и садится на кровать рядом со мной, и сбрасывает свои туфли, и подбирает ноги под себя.
Так мы сидим с ней, может, целые годы и не говорим друг другу ни слова. И слышно только, что там наверху эта чертова Кэти хохочет так, что у нее от хохота очки должны треснуть.
И все это время ни одна мысль не приходит мне в голову. Я просто оглядываю комнату и ни о чем не думаю. Друг, мне хочется что-то сказать, но я не могу придумать, что сказать.
— Еще чаю? — спрашивает Мария.
— Пожалуйста, — говорю я, и она наливает мне еще одну чашку, и я ее выпиваю. И Мария тоже выпивает еще одну чашку чаю. И тут я говорю:
— Друг, мне тебя жалко.
— Почему? — говорит она.
— Потому что у тебя из-за меня были неприятности, — говорю я.
— Ах, это, — говорит она.
— Этот Джанни Гриква не имел права тебя бить, — говорю я.
— Да, — говорит она.
— Ты мне нравишься, Мария, — говорю я и не вру.
— У тебя есть Нэнси, — говорит она. И я молчу. И тут она смеется — в первый раз смеется за весь вечер. Но совсем не так, как смеялась в доме Джанни Гриквы. Друг, совсем по-другому.
— Мария?
— Да?
— Отчего ты смеешься?
— Да так.
— Мария?
— Да?
— Почему ты сказала, что я — сплошная неприятность?
— Я этого не говорила.
— Ты это сказала у Джанни Гриквы. Ты сказала, что я — сплошная неприятность.
— Ах, да. Да, ты — сплошная неприятность.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что ты и вправду — сплошная неприятность, мальчик.
— Мария?
— Да?
— Я не такой.
И она молчит. И все это время мы с ней разговариваем тихо и по-дружески, — вы меня понимаете?
— Мария?
— Да?
— Я тебе нравлюсь?
— Ты мне нравишься, мальчик.
— Мария, почему же ты говоришь, что я — сплошная неприятность?
— Я тогда рассердилась. Вот почему.
— Рассердилась на меня?
— Нет.
— На кого ты тогда рассердилась?
— На этого Джанни Грикву.
Я молчу, но понимаю, что эта Мария правда считает, что я — сплошная неприятность.
— Хочешь сигарету? — спрашивает она. И я беру сигарету, и она берет сигарету, и мы закуриваем и пускаем по комнате дым. Мне хорошо. Мне тепло, и я чувствую, что Марии тоже тепло. Мне не надо до нее дотрагиваться, чтобы знать, что ей тоже тепло, — вы меня понимаете?
Но, друг, эта чертова Кэти опять хохочет там наверху.
— Тебе нравится эта Кэти? — спрашиваю я.
— Она моя сестра, — говорит Мария.
И я молчу и только пускаю дым.
