– Пошевеливайтесь, собаки правоверные! – ругался он и подгонял пинками.
Пленные испуганно шарахались от него и сноровисто, точно всю жизнь только этим и занимались, ковыряли размокшую после дождя землю. Когда вырыли окопы, спальники и яму для себя, Зинатуллов, убедившись, что офицеры в палатке и вылезать из неё не собираются, построил афганцев в шеренгу.
– Перевезенцев! Игнатенко!
Перевезенцев был «молодым» Зинатуллова, поэтому подбежал сразу, а Игнатенко, числившийся за Гринченко, сначала посмотрел на взводного. Был Игнатенко из Ворошиловоградской области, почти земляк, и, как многие дети потомственных шахтёров, имел впалые щёки, чем напоминал Витьку Тимрука. В Афган попал за «неподчинение приказу», что в переводе на нормальный язык обозначало неподчинение «дедам». Командира взвода он слушался беспрекословно, как сам Гринченко год назад Архипова. Сергей еле заметно кивнул головой, разрешая подойти к Зинатуллову.
– Ты, салага! Долго тебя ждать?! – торопил Рашид. Лицо его задергалось – после контузии случалось каждый раз, когда был раздражён. – Смотрите, показываю.
Он подошёл к крайнему слева афганцу. Резкий удар почти без замаха – и пленный кувыркнулся в яму.
– Ты, – Рашид ткнул пальцем в Игнатенко, – повтори.
«Молодой» замялся, оглянулся на командира взвода. Чтобы избавить его и остальных «молодых» от сомнений, чтобы побыстрее поняли, что война – это беспредел жестокости, Гринченко подошел к пленнику в солдатской шапке. Тот держал руки на уровне груди, они чуть дергались, глаза опущены долу, в бороде на левой скуле застрял комок грязи. Маленькая дырочка для кокарды на шапке была затянута искусственным серовато-синим мехом. От удара в челюсть шапка слетела в яму, а следом – пленный. Игнатенко, с шумом выдохнув воздух, тренированно, как Тимрук, видать, так же до армии в угольном подвале под многоэтажным домом «качал мышцу», отправил в яму третьего. У Перевезенцева получилось только со второй попытки.
– Свободны, – отпустил Зинатуллов Игнатенко и Первезенцева и подозвал следующую пару «молодых».
Пленные выбирались из ямы и снова строились в шеренгу на краю её, их снова сбивали. Сначала натаскали на них «молодых», потом сами отводили душу. Особенно свирепствовали Зинатуллов и два «дембеля» из первого взвода, наверное, вымещали злость, что командование не отпустило их домой. Кто-то из них даже придумал название забаве – игра в кегли.
Развлечение прервал замполит лейтенант Берестнёв. В группу он попал недавно и ещё не избавился от замашек мирной армии. Когда он вышел из палатки, «кегли» были в яме, никак не хотели вылезать. Солдаты быстро разошлись по позициям и спальникам. А возле ямы, потому что здесь горел костёр, остались старослужащие да Перевезенцев, охранявший пленных.
– Перевезенцев, гони их в шею, приказано отпустить, – сказал замполит.
Пленные не имели желания выбираться из ямы.
– Пригрелись, понравилось им там, – пошутил Зинатуллов. – Ты их штыком подгони.
Выбравшись из ямы афганцы привычно построились в шеренгу на краю её. Перевезенцев показывал им автоматом, чтобы шли дальше, но пленные переводили взгляд с него на офицера и не двигались, видимо, решили, что их хотят расстрелять, а потом самый старший из них, а за ним и все остальные, попадали на колени и забормотали-завыли.
Замполит недоуменно смотрел то на них, то на старослужащих.
– Решили, что вы приказали их расстрелять, – объяснил Гринченко.
Берестнёв подошёл к пленным, полюбовался синими от побоев мордами.
– Ваша работа?
– Между собой подрались, – презрительно улыбнувшись, ответил Гринченко.
Они оба сейчас играли в книжную войну – милосердную к врагам. Но война была настоящая.
– Ох, и доиграетесь когда-нибудь! – пообещал замполит Берестнёв.
Говорил бы кому-нибудь другому. Гринченко сам видел, как замполит добил из пистолета двух раненых душманов. Прицеливался тщательно, как в тире, и всадил обоим по пуле в каждый глаз.
Пленных пинками подняли на ноги, выгнали за позиции, где ударами сапог под зад придали первоначальное ускорение. Они шли кучно и часто оглядывались. Убедившись, что расстреливать их не собираются, пошли быстрее и растянулись цепочкой.
Берестнёв подсел к костру, угостил сигаретами Зинатуллова и Гринченко. Попробовал завести разговор с Рашидом, но тот только недавно начал курить, всё время кашлял, не до болтовни ему было. Остальные просто не хотели трепаться с идейным уклоном. Лейтенант Берестнёв напоминал лейтенанта Изотова, хотя, казалось бы, ничего общего между ними нет. Замполит – крепкий, немного шершавый парень без связей – в Афганистан напросился не для того, чтобы потом было чем хвастаться, а понял, что это, может быть, его единственный путь выбиться в люди. На границе только к отставке дотрубил бы до майора, а здесь звездочки падали быстро и, если еще медаль или орден отхватит, – прямая дорога в академию и дальше в генералы. Он только пока не понимал или не хотел понимать, что существует маленькое «но» – но надо остаться в живых. Поэтому, попав в группу, лейтенант Берестнёв прямо таки бурлил инициативой. Гринченко сцепился с ним из-за программы «Время». В Союзе, где действовал общеармейский распорядок дня, положено было смотреть её каждый вечер. Правда, этот распорядок существовал только для «молодых». Новый замполит этого не знал и, застав Гринченко в баталерке за изготовлением дембельского альбома, заорал:
– Марш на просмотр программы «Время»!
– Сейчас доделаю и пойду, – ответил Сергей, не вставая.
– Фамилия, сержант?
– Сержант Гринченко.
– Два наряда на службу!
Оставалось только хмыкнуть презрительно в ответ: на следующий день группа вылетала на боевую операцию. Гринченко пошёл таки в красный уголок, но перед вылетом вытряхнул из ранца замполита личные вещи и положил вместо них автоматные патроны: они в бою нужнее бритвы, фотографии жены, туалетной бумаги... Во время чистки «зелёнки» не слушал советы взводного, норовил продемонстрировать свою дурную смелость. И чуть не остался без головы. Хорошо, Гринченко автоматной очередью успел сбить прицел душману-гранатометчику. После боя намекнул командиру заставы, тот, видать, кое-что втолковал замполиту. Берестнёв пошел на мировую, но Гринченко отказался. На следующую операцию, мирную, Сергей не попал, залетев за пьянку, порылся в вещах замполита, нашёл трофейные кроссовки и встретил в них вернувшуюся заставу. Сидел на скамейке у входа в казарму, демонстративно вытянув ноги, а мимо шли солдаты и офицеры, и те, кто узнавал кроссовки, с усмешкой поглядывали на замполита. Лейтенант Берестнёв не признал свою обувь: грабить мирное население устав не велит. Наверное, затаил обиду и запрятал её глубоко. Им ведь полгода вместе служить, а Гринченко – командир взвода, «дед», от него зависит порядок на заставе, что скажется на службе замполита. Поэтому и угощал сигаретами лейтенант Берестнёв, поэтому и пытался завести разговор по душам.
Поняв, что дружить с ним не спешат, лейтенант пошёл на позицию, где занялся воспитанием Игнатенко, зная, что он «молодой» командира взвода. Порасспрашивал о жизни на гражданке, что-то в ответах солдата не понравилось ему, заговорил о подчинении младшего старшему по званию и так громко, чтобы слышал Гринченко.
– Теперь посмотрим, как усвоил, – закончил речь замполит и, зашвырнув подальше поднятую с земли веточку, приказал, как собаке: – Найди и принеси.
Игнатенко усвоил, что «дед» дороже офицера, особенно мало провоевавшего, и ждал намёка: напрягать отношения с офицером или нет? Гринченко отвернулся, разрешив «молодому» самому сделать выбор. Тот ловко выкрутился. Ветка упала в куст, и солдат, не разыскивая её, взялся за первую попавшуюся, ещё не отломанную, и спросил:
– Эта?
– Нет.
Игнатенко взялся за другую:
– Эта?
