в спальне. Ты девушка хозяйственная, обойдёшься без моей помощи.
Но лихоманка, она же трусея, будто бы только что одолевшая себя и опавшая в мокрые простыни слабости, снова взъярилась, и Ковригин услышал:
– Нет, Саша, без твоей помощи я не обойдусь. Пожалуйте в мой уголок хозяином и повелителем!
Ковригин был уверен, что Хмелёва ожидает его, открыв хозяину и повелителю молодое и гибкое тело. Но нет, женщина пожелала, чтобы Ковригин для забав брачной ночи (или узаконенной ночи сюзерена) освободил её от бархатного гусарского костюма.
33
Пробуждение вышло деловым, а для Ковригина и похмельным. То есть он пребывал в состоянии вины перед человечеством, перед историей отчизны и её смутных времён, перед Антониной с племянниками, перед Хмелёвой (хотя та знала, куда и зачем приехала) и, естественно, перед самим собой.
«Идиот! – сокрушался Ковригин. – Безвольная скотина. Сам всё на себя обрушил!»
Опохмелиться можно было только Хмелёвой. Что Ковригин и сделал. Хмелёва в утренних ласках была благодарно-искренняя, фальшивых стонов, будто для кинокамеры, не издавала. Но уже соображала вслух в эротических паузах: «А что же мне сейчас надеть?..»
Ноги Ковригина сползли на пол. Конечно, минуты ничего не решали, но раз был обещан поход к открытию гименеева дворца, необходимо было к открытию Хмелёву туда и отвести. Хотя про время открытия Ковригин толком не знал.
– Так что мне сейчас надеть? – драма жизни озвучивалась Хмелёвой. – Выходит, что и нечего…
«Такая же, как все… – думал Ковригин. – Ничем не хуже…»
– А в чём Марина Мнишек появилась в Кремле? Вроде бы в платье из белого атласа, по французскому обычаю, всё украшенное драгоценными камнями и жемчугом, – размышлял Ковригин, и в мгновенных видениях наблюдал приближение Хмелёвой к ЗАГСу у метро «Беговая». – Или вот. На коронации в Успенском соборе ей преподнесли царские одежды…
– Не шути, Саша! Не издевайся надо мной! – печально произнесла Хмелёва. – Не кощунствуй. И никогда более не совмещай меня с Мариной Мнишек!
– Хорошо, – сказал Ковригин. – Но может, ты порадуешь себя и всех нарядом английской принцессы?
– Оно не моё, – серьёзно сказала Хмелёва. – Не из моей пьесы. И оно для церемонии. А сегодня церемония не предвидится. Сегодня день соблюдения административных норм.
«И ведь даже не поинтересовалась, – подумал Ковригин, – не отказался ли я от похода в ЗАГС. До того уверена в моей глупости. Или посчитала, что услуга оплачена?»
– Ты-то что на себя наденешь? – спросила Хмелёва.
– Джинсы да свитер, – сказал Ковригин. – Бумажки сдать, делов-то!
– Невесте прийти в штанах вроде бы не романтично, – сказала Хмелёва. – Но есть у меня вольная юбчонка со свитерком под тельняшку с Северного флота. А сверкающие наряды с кольцами отложим на полтора месяца. Если, конечно, миражи не рассеются и ты не передумаешь…
– Кольца и перстни никогда не носил и не буду носить, – сказал Ковригин, – не вижу в этом смысла.
– Но ведь полагается… – растерялась Хмелёва.
Лихоманка-трясучка-трясея с пылу с жару нечаянной высоты рухнула в хляби унылостей быта. «Полтора месяца, полтора месяца! Впереди ещё целых полтора месяца, полтора!» За эти полтора месяца, понятно, многое можно было успеть. Освободиться от чужой и невзрачной сейчас гостьи Москвы. Блефы свои очередные наручниками приковать к рёбрам радиатора. Хмелёву придушить. Или самому повеситься!
Нет. Свобода. Одна лишь свобода! От кабальных обязательств, пусть и принятых добровольно и с охотой, но по дурости и на время.
День был обыкновенный, желто-красно-зелёный, в осеннюю крапинку, не осчастливленный никакими зодиакальными предсказаниями и толщиной Луны, внесвадебный, однако у ЗАГСа асфальтовое пространство было забито тяжёлыми автомобилями с медведями, с пупсами над капотами и воздушными колбасами, явно – с фаллическими смыслами. Демографические салюты. Неужели и мне через полтора месяца придётся нанимать чёрно-праздничные чудовища с пупсами и надутой газом резиной, ужаснулся Ковригин.
Но ведь через полтора месяца!
А сейчас можно было и не подниматься на второй парадный этаж. Заявления в мендельсоновы дни принимали где-то в углах первого этажа.
И это место было найдено.
Регистратор заявлений оказался существом мужского пола, на вид – «ботаник» или из «косящих от армии», может, он и впрямь накалывал на булавки сверчков с сороконожками («и стоят в порядке тридцать три кроватки, в каждой по ребёнку, в каждой сорок ног…»), вспарывал лягушек и косил от армии, но прежде всего он был, как ощутил Ковригин, сетевой охотник (или охотник в Сети), в интернетной переписке – донжуан, ловелас, плейбой, казак Козьма Крючков, балагур из «Аншлага» Дроботенко, гонщик Шумахер, один из братьев Кличко. Причём женщины существовали в его сознании (или в сюжетах его трепыханий) экранноплоскостными фантомами, правда, с обильным словарным запасом в саквояжах их интеллектов и душ. По плоскостной видимости Хмелёвой взгляд регистратора скользнул в мгновение, она его ничем не порадовала. Кстати, по странности, фамилия его была Цибуля-Бульский.
– Заявители, значит, у нас Ковригин Александр Андреевич и Хмелёва Елена Михайловна… – вяло бормотал регистратор.
Тут он вскинул голову:
– Ковригин и Хмелёва! Вас-то и ищут! У вас же сегодня свадьба! А вы пропали! Немедленно в зал бракосочетаний!
– Какая ещё свадьба? – удивился Ковригин. – Мы только сегодня решили подать заявления. Долго шли к этому…
– Сашенька, а может, ты ошибаешься? – робко вступила Хмелёва.
– Естественно, Сашенька ошибается! – весело произнес регистратор. – Вот, посмотрите.
И Ковригин увидел в мониторе документ двухмесячной давности. В нём означенные Ковригин и Хмелёва просили зарегистрировать их гражданское состояние. При этом Хмелёва Елена Михайловна просила оставить ей фамилию родителей. Договорённость об этом с будущим мужем имелась…
– Вас ждут и ищут! – заключил сетевой охотник. – Вы поломали график! И вам надо поспешить! Сегодня именно свадебный день.
– Но… – нерешительно произнесла Хмелёва.
– Что – но? – насторожился регистратор. – Вы передумали?
– Нет, – тихо сказала Хмелёва, но было заметно, что натуру её грызут сомнения. – Но ведь это такой праздник, а я в пятикопеечной юбчонке и в свитере. Это нехорошо.
– Нехорошо, – согласился Ковригин. – Запамятовали в горячке буден. Но исправимо. Отложим свадьбу на полтора месяца. И пошьём платье, для пира на весь мир. Для ковровой дорожки в Каннах! Это возможно?
– Возможно! – обрадовался идее Ковригина регистратор. – Приму ваше новое заявление сегодня, и через полтора месяца снова пожалуйте к нам!
Каждый из дней откладываемого срока поплыл перед глазами спасательным кругом. Сорок пять спасательных кругов!
– Ну уж нет! – вскричала Хмелёва. – Никаких отсрочек! Сегодня и сейчас! Да разве и могут какие-то юбчонки со свитерами принизить наши чувства и их искренность! А, Сашенька?
– Не могут, – мрачно согласился Ковригин.
– Тогда прошу пройти куда следует, – энергия распорядителя сразу ощутилась в словах регистратора, этому молодцу яппи никакие кризисы, похоже, не могли помешать в карьерных вращениях и подскоках, – и заранее поздравляю… Для начала – с медной свадьбой и вторым мальчиком, огольцом и егозой…
– Спасибо, спасибо, Цибульский, – сказал Ковригин, – душу согрели, вот только жена моя… невеста пока что… детей иметь не собирается… К тому же я добровольно прошёл стериализацию…
– Я не Цибульский! – будто бы перепугался регистратор. – Я – Цибуля-Бульский. Я вам паспорт покажу. Цибульский – мой дядя. И он не в Москве. Он в Синежтуре. И он не такой олух, каким является.
