Главная специальная операция впереди!

видит, что идеология нынешняя как была, так и остается без­нравственной развлекаловкой и массовым оболва­ниванием человека через насаждения разврата, же­стокости и пофигизма. Во всяком случае, эти тенден­ции преобладают. Сформировать в людях такую пси­хологию, при которой их не интересует ничего, кро­ме живота и того, что ниже. Плюс неработающая эко­номика. Правда, делают оружие, но кому это что дает? Все эти реалии от нас закрыты. Сельское хо­зяйство, если отъехать на 100 километров, представ­ляет собой плачевное зрелище. Бурьян и развали­ны бывших колхозов. Кто пользуется результатами продаж нефти и газа? Опять же узкая группа лиц. У людей возникает масса вопросов. И первый - когда же начнет работать инстинкт самосохранения? Было когда-то татаро-монгольское иго. Ключевский пишет, что мужчина русский боялся слова татарин. Он начи­нал теряться, метаться. Ощущал животный ужас. Но он нашел в себе силы - через покаяние и веру - вос­стать и идти искать врага в чистом поле, навалиться на него и похоронить его под своими костями. Вот такой сильный образ. Без покаяния народного, по­мимо гнева, дело с мертвой точки не сдвинется. А каяться-то есть в чем. К.: В чем?

Х.: А в соучастии в делах безбожия, в страхе, в молчании. В безволии, в безверии, в колоссальном греховном падении. В том, что в свое время не про­сто допустили революцию на крови, а убили достой­нейших людей в лице царской семьи, штыками ис­кололи девочек, убили из нагана юного наследни­ка... В том, что был уничтожен сонм других по-на­стоящему достойных людей, цвет нации. И эта кровь лежит отчасти и на нас, на тех людях, что равнодуш­но относятся к своему прошлому и не делают пра­вильных выводов. Оккупационный режим начался с семнадцатого года и предельно ясно проявил себя до начала сорок первого года. И лишь потом нача­лась переоценка ценностей, война, как бич Божий, заставила общество обратиться к своим прежним ут­раченным ориентирам. И прежде всего покончить с оголтелым богоборчеством, возродить националь­ное достоинство через Победу, которую Господь да­ровал людям за то, что они все-таки повернулись к своим истокам.

К.: Оценка событий, начиная с семнадцатого года, часто присутствует и в наших беседах с соратниками. У одних вызывает недоумение моё мнение о возможности создания Мавзолея Ленина, Сталина и Гагарина, у дру­гих - моё твёрдое убеждение в необходимости восста­новления в России самодержавной монархии. Но сейчас не время споров о нашей истории и будущем государ­ственном устройстве. Сейчас время сбора всего русского народа, всей русской нации на борьбу за освобождение от духовного ига.

Х.: Как вы считаете, почему вас все-таки выпусти­ли? Насколько я понял из прессы, коллегию присяж­ных дважды распускали в связи с тем, что они скло­нялись в вашу сторону. А третью распустить не уда­лось. Что это за показатель? Какие-то изменения происходят в общественном сознании, которые нельзя игнорировать тем, кто пытался задержать вас в заключении?

К.: Знаете, оправдали бы и в первый раз, и во второй. Если же четко сформулировать вопрос, то почему люди сверху позволили третьей коллегии дойти до конца и при­нять к исполнению оправдательный приговор? Думаю, что здесь несколько факторов. Первый в том, что им стало ясно: они нас не сломают. Они нарвались, про­стите за нескромность, на трех верующих православ­ных офицеров, которых они не сломят даже годами зак­лючения - чем больше они стали бы держать нас в тюрь­ме, тем больше бы возникал образ людей, которые сра­жаются за веру.

Х.: А ведь у нас здесь, на свободе, такое мнение, что там, в застенках, могут сделать с человеком все, что угодно: сотрут в порошок, растопчут и не задума­ются. Стало быть, есть факторы, действующие по­мимо их воли?

К.: Совершенно верно. В 2005 году силами Татьяны Леонидовны Мироновой и других соратников удалось зарегистрироваться в качестве кандидата в депутаты Государственной думы. Тогда в качестве доверенных лиц ко мне впервые допустили на свидание мою жену Надеж­ду Михайловну и известную певицу, мою дальневосточ­ную землячку Вику Цыганову. Вика явилась красивая, вызывающе нарядная, как на праздник! И они, тюрем­щики, были шокированы. Этого никогда не было. Чтобы известная красивая певица запросто пришла на свида­ние к зэку?! Тюрьма была ошарашена. Это был вызов власти. Конечно, Вика много потеряла. Ее не пускают на телевидение. Она понимала все это, но, тем не менее, все- таки пришла. Так вот эта поддержка, в том числе и общественная, показала, что нас не сломать. Фигуры зазвучали, и теперь сгибать нас «по беспределу», за­пускать к уголовникам, в «шерстяную хату», было уже опасно. «Шерстяная камера», наверное, от слова «шер­стить». Это место, куда загоняют уголовников, и они ло­мают заключенных по заказу администрации. Сами мен­ты ничего не делают, это же не НКВД. Уголовникам при этом обещают скостить срок или облегчить условия со­держания. Правда, когда мы находились в Мосгорсуде, то нас помещали в очень тесные каменные «стаканчи­ки» - шестьдесят на восемьдесят сантиметров, а высо­той 5 метров и лампочка сбоку, то есть в колодец. И ты сидишь там, а стены - в «шубе», в такой колючей штука­турке, чтобы нельзя было ни прислониться, ни писать на ней. Стоишь и шагу сделать не можешь. Тебя приво­зят в 8 утра и увозят через 10-12 часов. Многочасовая полная обездвиженность начинает давить на психику...

Х.: И что делать?

К.: 90-й псалом - «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится.»

Нотин.: Когда вы пришли к вере?

К.: Я крестился в сорок лет. Был уже командиром бри­гады спецназа. Но раньше пришла к вере моя жена На­дежда. Она всегда была ближе к вере, чем я. Не скажу, что я был воинствующим безбожником, скорее - орто­доксальным коммунистом. Я верил в справедливость советской власти, я воевал за нее. Был уверен, что сча­стье на земле - это построение коммунистического об­щества. А когда начал рушиться Советский Союз, осо­бенно после того, как в том же Узбекистане я услышал, что они, мусульмане, должны жить так, как жили их пред­ки, то задумался: а как же я тогда должен жить? То есть пошел от обратного. С ними - ясно, а я тогда кто? И в процессе самоидентификации установил: я - русский. Ну и что? А что это значит - русский? Служба в воен­ной разведке приучила заниматься анализом. Я начал читать религиозную литературу. Тут у меня родился младший сын, и мне стало ясно, что и я, и сыновья дол­жны креститься. Правда, для меня это был просто об­ряд. Тогда сущности Таинства я не понимал. Действо­вал по принципу: если вы кругом мусульмане, то я рус­ский - православный. Вот так. А вот после того, как про­изошло Таинство Крещения, со мной стало происходить то, что принято называть чудесным изменением, перевоплощением.

Х.: Необыкновенные духовные вещи?

К.: Совершенно верно. Начал читать, думать, искать правду в себе и в людях с других, религиозных позиций. Пришло понимание одного, второго, третьего.

Н.: - Что произвело наибольшее влияние на ваше духовное возрастание?

К.: - Евангелие от Иоанна. Помню, когда прочел пер­вые четыре строчки, то думал над ними целую неделю. А ещё Символ Веры. С него началось всё. До него я во­обще не понимал - что такое верить. Когда я понял, что Он, Христос, был всегда и сейчас существует. и пони­мание того, что это Богочеловек, который пришел к нам, а потом вернулся к Богу Отцу. На это стало наклады­ваться всё Евангелие. Потом была какая-то духовная пауза. Мне, честно говоря, не нравится, когда люди на­чинают искать чудеса, видения, знамения. Не в этом смысл веры! Все эти годы со мной святой равноапос­тольный Владимир, эта иконка была со мной и в Чечне. Я был тогда представителем Генштаба, а у генерала Вла­ димира Шаманова фактически стал его заместителем по спецоперациям. Помню, меня будят часа в три- четыре ночи, у нас ещё не все отработано по возможной опера­ции ликвидации прорыва, а он уже начался в районе села Комсомольское, которое находится прямо в предгорье. Резервов практически нет. Ну, думаю, придется самому садиться на вертушку, брать парочку «двадцать четвер­тых». Я тогда сел в кунге, поставил перед собой иконку святого Владимира, а молитва не идет. Не идет молитва, и все. Вот просто сижу и сижу. А передо мной - Влади­мир. Я понимаю, что какие-то процессы идут, но вот мо­литвы нет. В каком-то безмыслии даже нахожусь. Все, пора. Беру иконку, кладу в камуфляж.

Так вот, поразив важные цели и сорвав организован­ный прорыв боевиков-сепаратистов в село, мы принес­ли только на несущем винте вертолёта пять пробоин, и две пробоины на хвостовом винте (!). И это при том, что даже одна пробоина на винте может нарушить цен­тровку лопастей, начинается тряска, и машина падает. Мы пришли и плюхнулись на аэродром в Урус-Мартане. Одна «двадцать четверка», которая шла за нами, при­шла, еле села и больше взлететь не смогла. А вторую потом отремонтировали, и она улетела сама. Но не было ни одного убитого, ни одного раненого! Невероятно! Обычно вертолеты работали с