— С чего ты решил, что она скончается? Почему ты поддаёшься такой слабости? Тебе надо успокоиться во что бы то ни стало, — уговаривали они Накатада.
Они увели его в дом.
— Если человек теряет жену, он всегда может жениться на другой, но потеряв родителей, их никогда больше не обретёт. Не о себе веду речь — у тебя ведь есть дочь. А что будет с твоей матерью? Разве ты забыл, как она тебя воспитывала? — говорил Канэмаса сыну.
— До сих пор я был к матери почтителен. По отношению же к вам, отец, я не мог проявить в достаточной степени почтительности. Обещайте заботиться вместо меня об Инумия. Это девочка, но она существо необычайное. Она будет вам почтительной дочерью. Если моя жена умрёт, я сразу же брошусь в омут и найду там свою смерть. Я не хочу оставаться в живых, — рыдал Накатада в голос.
— Даже глаз у всех по два, но ты у меня один, — сказала его мать, упав на пол. — Я полагаюсь на тебя так же, как на отца. Почему ты говоришь такое? Пусть я умру вместо тебя.
— Всем мужчинам суждено испытать подобные мучения, — произнёс Масаёри. — У меня были такие же мрачные мысли, когда жена рожала нынешнего помощника военачальника Левой дворцовой стражи. Но гораздо мучительнее, чем страдания самой жены, было видеть отчаяние её отца, отрёкшегося императора Сага. И сейчас, когда я думаю, как убивается отрёкшийся император Судзаку, такая скорбь стискивает мне грудь, что я не в силах даже вздохнуть.
— Об императоре Судзаку я совсем не думаю, — ответил Накатада. — Я прихожу в отчаяние только оттого, что жена так ужасно страдает. Вокруг неё сейчас много народу, меня и близко не подпускают, и меня удручает, что я даже лица её не могу видеть.
— Вот, оказывается, как ты любишь свою жену, — засмеялся Масаёри. — А в начале, помнится, ты был недоволен и гневался на меня.
Все вокруг рассмеялись.
— Не беспокойся, — продолжал Масаёри. — Я помогу ей. Принцесса от страданий выбилась из сил. А когда женщина выбивается из сил, как раз всё так и бывает. У меня двадцать с лишним детей, и всем моим дочерям я помог родить. Выпей сначала горячей воды.
Он велел принести горячей воды, а Канэмаса, взяв что-то из еды, уговаривал сына поесть. Накатада всё отказывался, но Канэмаса наконец кое-как заставил его что-то проглотить.
— Пойдём же, — сказал Масаёри и вместе с Накатада вошёл в покои для роженицы. — Пройдите на некоторое время в заднюю комнату, — сказал он дамам. — Накатада слишком мучается, не видя своей жены. Я хочу впустить его сюда.
— Сейчас уже почти никакой надежды не осталось… — отозвалась Дзидзюдэн.
Все вышли из покоев, кроме неё и Второй принцессы, которая поставила перед собой маленькую переносную занавеску.
— Я не стыжусь сказать, что у меня всегда были лёгкие роды, почему же у неё… — причитала Дзидзюдэн.
Накатада подошёл к жене и увидел её огромный живот. Принцесса тяжело дышала.
— ‹…› Тебе не надо лежать. — Накатада посадил её и дал ей горячей воды, но она не могла пить. — Постарайся уж как-нибудь. Выпей, прошу тебя, — плача, уговаривал он.
Принцесса сделала один глоток. Накатада положил ей в рот немного какой-то еды, и она проглотила. Обрадованный, он сел на скамеечку-подлокотник и обнял жену. Опытные прислужницы пытались помочь ей.
Масаёри же звенел тетивой и покашливал.[309] Недалеко от покоев принцессы находились знаменитые своей добродетелью монахи, но их попросили не читать заклинаний слишком громко.
— Тот, кто ослабел и телом, и душой, пугается, услышав заклинания… — сказал Накатада. И монахи стали произносить молитвы очень тихо, один только Тадакосо с силой читал заклинания, самые благодейственные из всех, которые он знал.
— В такое время не надо, чтобы возле роженицы находилось много народу, — сказал Масаёри, — очень уж становится шумно.
Несколько раз Накатада давал жене горячей воды. Масаёри продолжал звенеть тетивой и кашлять.
В час тигра[310] раздался плач новорождённого. В страхе Дзидзюдэн стала осматривать дочь, но оказалось, что всё прошло благополучно. Уложив принцессу, Накатада сам прилёг рядом с ней.
— Я должна что-то сделать для роженицы, но там её муж, и я не знаю, как быть, — недоумевала распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц.
— Не обращайте на меня внимания, делайте своё дело, — сказал Накатада и с постели не поднялся.
Распорядительница засмеялась и переодела принцессу.
— Такого ещё не бывало. Встаньте, пожалуйста, — говорили дамы Накатада.
— Не трогайте его. Пусть поспит. Очень уж он беспокоился и устал, — остановил их Канэмаса. — Принесите кипятку. Так кто же родился: мальчик или девочка?
— Старик![311] — бодро отозвалась распорядительница.
— Какой противный! Скорее унеси его! Очень уж страшный! — послышался голос Накатада.
— Если так, я возьму его себе, — заявила мать Накатада.
— Нет-нет, подождите, я хочу посмотреть на него… — возразила принцесса.
— Он доставил нам столько тревог. Зачем тебе на него смотреть? — дразнил её Накатада.
— Пусть какой угодно страшный! — повторяла принцесса, не выпуская ребёнка из рук.
Перерезали пуповину, приготовили воду для купания. Учёные читали соответствующие тексты. Масаёри приготовил рис с горячей водой и велел сначала преподнести генералу:
— Он недаром так сильно мучился. Вокруг принцессы было много бесполезного народу, — но как бы всё кончилось, если бы его не было рядом? Он действительно помог ей, — сказал он и пошёл к принцессе.
Она крепко спала. Опасности для жизни не было, однако она была очень слаба.
Послали письмо отрёкшемуся императору Судзаку, описав всё в подробностях. Его охватила безудержная радость, и он послал дочери множество подарков.
Масаёри всё повторял: «Очень уж она мучилась» — приготовил и на этот раз пищу и в сопровождении сыновей внёс её в покои роженицы.
Со всех сторон приходили поздравления. Помещение для роженицы было красиво и богато убрано, но так как генерал оставался всё время возле жены, нельзя было сделать всего того, что полагалось делать в подобных случаях. Даже госпожа Дзидзюдэн не могла войти туда. Только мать Накатада непрерывно находилась в комнате и делала всё, что требовалось. Однако господа говорили между собой:
— Рождение Инумия было отмечено необыкновенными событиями, а на этот раз ничего подобного нет.
Когда прошёл седьмой день, мать Накатада сказала принцессе:
— Сейчас тебе стало немного лучше. Не отправиться ли тебе к отрёкшемуся императору Судзаку? Твоя матушка, как я думаю, в скором времени возвратится к нему. Роды на этот раз ‹…›. Старика я возьму к себе. Дома мне одной скучно, и я буду его воспитывать. Когда же ты захочешь его увидеть, я принесу его.
— Это будет очень хорошо, — согласился Накатада. — Хоть он и противный, но я буду всё время приходить к вам и навещать его. Когда же принцесса захочет его увидеть, ты придёшь сюда с ним.
— Ах, нет! — запротестовала его жена. — Я на этот раз так страдала! Никогда больше я не буду рожать. А ребёнка отдадим Инумия, пусть она с ним играет.[312]
— Ну что ж, раз так… — сказала мать Накатада.
Кормилица ‹…› вместе с распорядительницей покинула усадьбу.
Масаёри с женой пришёл к Первой принцессе со множеством подарков.
