золотых раковин с мёдом, взяла макрель из аквилярии, завернула каждую рыбку в отдельную бумагу и отправила, привязав всё к веткам пятиигольчатой сосны.
Югэхи с другими кормилицами находилась на кухне, когда принесли подарки. Все вокруг неё зашумели: «Откуда это? Ах, какая красота!»
— Это госпожа Дзидзюдэн прислала то, что осталось в комнате для роженицы после родов у её старшей дочери, — сказала Югэхи.
Она стала открывать подарки и рассматривать их. «Какое великолепие! И не случайно! Ведь это ребёнок господина Накатада. Как же было не постараться!» — переговаривались
дамы между собой.
— Отрежьте себе по кусочку от рыбок. А вот кое-что, что можно использовать как лекарство от простуды, — давала указания Югэхи. И дамы сделали так, как она велела.
Она отнесла императору письмо Дзидзюдэн и подарки. Взглянув на них, государь сказал:
— Над приготовлением таких замечательных подарков думали долго. О чём вы там болтали с кормилицами?
— Я получила в подарок благовония в форме макрели, нарезала их на мелкие кусочки и раздала всем, — рассказала она.
— Какие разнообразные великолепные подарки! — похвалил император и мешок со снедью велел отдать императрице: — Это то, что осталось в комнате для роженицы после родов у принцессы.
Карпов и фазанов он послал наложнице, которая пользовалась его благосклонностью и недавно родила ему ребёнка.
— Я пошлю ответ Дзидзюдэн, — объявил император и написал:
«Пока я собирался послать тебе письмо, кормилица получила от тебя подарки. Возвращайся же поскорее! Я уже давно не видел наших детей, очень грущу. Когда поедешь сюда, возьми с собой всех детей — и мальчиков, и девочек. Нашу старшую дочь я давно не видел. Подумать только, что она уже взрослая! От этих мыслей на сердце у меня становится тяжело, как у птицы из Камо.[55]
В реке Ёдогава,
В неподвижной воде,
Тихо плавают карпы.
И приятно — пусть издалека -
На них любоваться![56]
Возвращайся же поскорее!»
Кормилица, в свой черёд, написала вот что:
«Очень благодарна за Ваше любезное письмо. Я хотела нанести визит и лично поздравить Вас с рождением внучки, но из-за печальных событий должна была воздержаться, [57] и время для поздравлений прошло. Что касается лекарств от простуды, присланных Вами — я давно уже мечтала о них. Я доложила государю о получении письма, и он сразу же изволил прочитать его и ответить Вам. Об остальном расскажу, когда смогу увидеться с Вами…»
Госпожа Дзидзюдэн показала письмо императора дочери:
— Вот что получила я от государя.
Накатада тоже прочитал письмо и сказал принцессе:
— Действительно, надо нанести визит императору. Как только ты себя будешь хорошо чувствовать, посети дворец.
— Ах, мне стыдно, — ответила жена. — Государь всегда так пристально на меня смотрит. Как же мне показаться ему на глаза теперь, когда я так изменилась!
— Ты не совершила ничего предосудительного, — ответил Накатада. — Ведь дело не в твоей прихоти. Твоё смущение — чистое ребячество. Когда я являюсь с визитом во дворец, государь и на меня так смотрит. Но часто после этого, не знаю уж почему, он начинает улыбаться. Я всегда стараюсь сохранять спокойствие.
Покои принцессы и все задние комнаты были убраны и сверкали чистотой. Всю утварь обновили, а что было в комнате роженицы — раздали. Великолепные занавеси и одежда принцессы были отданы распорядительнице из Отделения дворцовых прислужниц; остальное, не столь красивое, отдали тем, кто помогал при родах. Эта самая распорядительница была дамой, которая служила у императрицы-матери, супруги отрёкшегося императора Сага, и с молодых лет принимала младенцев в благородных семьях. Ей было шестьдесят с лишним лет.
Накатада почти совсем не появлялся на службе и даже не выходил из дому, а проводил всё время, обнимая и лаская жену и Инумия. Распорядительница, глядя на него, говорила:
— Как только родилась Инумия, о которой ещё и сказать нельзя, какой она вырастет, — как только она родилась, вы прижали её к груди и с тех пор с ней не расстаётесь, даже не беспокоитесь, что она вас обмочит. Я прихожу в умиление, когда вижу, как вы, то вставая, то садясь, во всём оказываете помощь. В течение долгого времени я выполняла в императорском дворце церемонию первого купания, иногда вытирала младенца, а порой вела всю церемонию от начала до конца. Помню, когда родилась дама Фудзицубо, отец её сказал: «Самое милое дитя из всех, кого я видел». Это я тогда выполнила церемонию первого купания. И когда родилась ваша супруга, я выполняла эту церемонию.
— Я очень рад это слышать. И впредь делайте для Инумия то, что вы делали для Фудзицубо и для моей жены, — сказал Накатада. — Печально было бы, если б моя дочь выросла такой, что на неё никто не обращал бы внимания. Недаром говорят, что купать ребёнка — это делать его красивым. Так купайте же мою дочь, чтобы она выросла красавицей. Я буду почитать вас и буду вам благодарен. Пусть никто, кроме вас, не прикасается к Инумия.
Девочка обмочила всю одежду отца. Он передал было дочку, всю мокрую, жене: «Возьми её», но та со словами: «Она грязная» оттолкнула девочку и отвернулась.
— На такую мать нельзя полагаться, — заметил Накатада, и передав ребёнка распорядительнице, попросил вытереть девочку.
— Какая вонь! Мне уже нехорошо, — говорила принцесса раздражённо.
— Ваша дочь похожа на госпожу Фудзицубо в детстве, — продолжала распорядительница, — но Фудзицубо была немного мельче. Ваша-то дочка крупнее. Сдаётся мне, что и она будет служить при дворе. Эта самая Фудзицубо, став взрослой, свела с ума множество мужчин. Сейчас она поистине стала великолепна. С годами её положение при дворе делается всё выше, а посмотришь, так хрупка, что тронь её пальцем — и, кажется, упадёт. На вид она беззащитнее цветка. Когда наследник престола находится возле Фудзицубо, он кажется сосной рядом с цветком. Недавно я была во дворце и видела их; вовсе не скажешь, что она прислуживает принцу, они похожи на самых обыкновенных супругов. Наследник сидел рядом с ней и что-то ей сказал — в чём было дело, не знаю, — у Фудзицубо сразу испортилось настроение, она опустила волосы на лицо и так и сидела. Я посмотрела на неё — волосы блестящие, как драгоценный камень, отполированный гранильщиком, такие густые, что невозможно различить отдельный волосок, и спускаются широкой волной. От такой красоты я всё забыла, и мне казалось, что дни, отпущенные мне, становятся долгими-долгими. А капризничала она потому, что беременна. В таком положении она всегда неспокойна.
— А у кого длиннее волосы, у принцессы или у Фудзицубо? — спросил Накатада.
— У обеих совершенно одинаковые, — ответила дама.
— У меня волосы лучше, чем у других. Но у неё ещё лучше, волосы Фудзицубо совсем особенные, — возразила принцесса. — Они как лакированная поверхность, украшенная золотом. Когда Фудзицубо жила