Красою розу наделял, дыханьем Фиалку наливал благоуханьем. Он умер. О, какое преступленье Сразить красу такую, аромат! Но для того, чтоб видеть, надо зренье, А ты разишь безумно наугад. Ты в старость метишь, а стрела некстати Летит и глядь — уж в сердце у дитяти. Предупреди ты юношу, и вскоре Он голосом тебя бы превозмог. Проклятьем встретят Парки это горе, Ты вместо плевел вырвала цветок. Он целью быль стрелы любви блаженной, Не черной смерти, мрачной и презренной. Ты слезы льешь… Иначе — что же это! Зачем тебе смертельный этот стон? Зачем глаза, для всех источник света, Ты ввергнула в ненарушимый сон? Теперь к тебе природа равнодушна: Ты лучший цвет похитила бездушно'. И тут с глухим отчаянием веки Она сомкнула: две преграды слез, Стекающих, как горестные реки, К ее груди каналами из роз. Но через них пробился дождь сребристый И раскрывает снова взгляд лучистый. О, как глаза ее дружны с слезами: Они в слезах видны, а слезы — в них. Два хрусталя меняются лучами, И сохнет скорбь от вздохов неземных. Но, как в грозу, за ветром дождь несется, — Осушит скорбь, а дождь уж снова льется. У ней для скорби образов обильно: Все спорят, кто скорее подойдет; Все близки ей, и каждое так сильно, Что и беду сильнейшею зовет. Но все равны. Тогда они толпою Сбираются, как тучи пред грозою. Вдруг слышен клик охотничий — так звонко! О, этот звук! Он для нее милей, Чем песня доброй няни для ребенка: Надеждою он гонит тьму страстей; То голос Адониса. Радость веет Ей в душу вновь, надежду вновь лелеет. И капли слез назад бегут потоком, Блестят внутри, как жемчуг в хрустале. Порой одна сорвется ненароком, Но чтоб не дать ей сгибнуть на земле, В слезах не потонувшей, а лишь пьяной, — Она щекой впивается румяной. Любовь так недоверчива и, странно, — Так легковерна: все в ней сплетено, Все крайности — то ярко, то туманно. Отчаянье, надежды — все смешно. Одно ей льстит несбыточно-отрадно, Другое убивает беспощадно. Теперь она рвет пряжу, что соткала. Жив Адонис, упреков смерти нет… А не она ли смерть так порицала! Теперь же ей и почесть, и привет. Царем могил зовет ее, могилой Царей земных, венцом, верховной силой! 'Нет, — говорит она, — о призрак милый, Я пошутила; страх виной всему. Вепрь так жесток, так страшно зол… помилуй! Он не дает пощады никому. Но, дорогая, я тебя бранила: Возлюбленного смерть меня страшила. Ты вепрю мсти, незримый повелитель. Не я, а зверь проклятый виноват. Он оскорбил, а я лишь исполнитель. Он, злая тварь, тебя обидеть рад. Два языка у горя — я несчастна — За десять женщин я хитрить не властна'.
