Ни ветер. Вам ведь нечего терять. Что солнцу вы! А ветры вам свистали. Но Адониса ждали воры эти, Чтоб красоту в свои похитить сети. От них он шляпу надевал; глядело Под шляпу солнце; ветер-озорник Ее срывал, играл кудрями смело, А мальчик плакал. Оба в тот же миг Из состраданья к юности стихали И вперебой слезинки осушали. Лев прятался за пышною оградой, Чтобы взглянуть на образ неземной. Когда он пел, под этою усладой Смирялся тигр и слушал, как ручной. Он говорил — и волк не крался к стаду, Испуганной овце давал пощаду. Глядел ли он в ручей на отраженье, — Скрывали рыбки жабрами его. Он был для птиц такое наслажденье, Что пели те; другие для него Несли румяных вишен, шелковицы. Он ел плоды, красой питались птицы. Но этот вепрь с дикообразным рылом Поникшим взором ищет лишь могил, Иначе бы пред этим ликом милым Склонился он, его не умертвил, А если видел, он желал с любовью Поцеловать и обагрился кровью. Да, верно, так убит он, без сомненья. Когда к нему он бросился с копьем, Вепрь для него хотел успокоенья И не желал клыков точить на нем. Но в нежный бок впиваясь беззаветно, Свой клык в него вонзил он незаметно. Будь я с губами вепря, я б убила, Быть может, даже ранее его. Но умер он! Любовь не подарила Моей весне сиянья своего. Несчастна я!' Она к нему припала И теплой кровью лик свой запятнала. Она глядит в уста его — бескровны. Хватает руку — холодна рука; Ее слова печальны и любовны, Но слух его не тронет их тоска. С закрытых глаз она подъемлет веки: Два светоча угасли там навеки. Два зеркала, в которых отражалась Она не раз. Как тускло их стекло! Погибло все, в чем сила заключалась И красота, к которой так влекло. Все горе в том… О, чудеса природы! Что умер ты, а день ласкает своды. Так, умер ты! Да будет порицанье: Любви отныне спутницею — грусть, А свитой — ревность. Сладость — начинанье, А скорбь — конец. Средь равных в мире пусть Ее союз отныне невозможен, И счастья миг пред горестью ничтожен. Да будет лживой, сотканной из фальши, Предательской! Дыхание одно — Расцвет и смерть. Поверхность — мед, а дальше Смертельный яд и тинистое дно, Желаньем тело крепкое измучит, Сковавши мудрость, глупого научит. То щедрая без меры, то скупая, Пусть танцевать заставит старика, Обезоружит наглость негодяя, Ограбит богача для бедняка. Неистова, наивна, непонятна, Заманит старость в детство и обратно. Подозревать невинность злостно будет, А злостную вину не замечать. То пожалеет, то вконец осудит, Заставит друга другу изменять, Обманывать, являясь с виду правой,
