Твоим врагам коварным злые очи, Да будут греки в мраке вечной ночи! Ты укажи мне тварь, причину боя, Ее красу ногтями я сгоню. Твоя, Парис, виною похоть, Трою Предавшая враждебному огню. Твои глаза в пожаре я виню. Отец, и сын, и мать, и дочь — расплата За тяжкий грех безумного разврата. Зачем единоличным наслажденьем Быть общих бед виною суждено? Пусть казнь падет вослед за преступленьем На голову того, кем свершено. Зачем страдать невинным заодно? Зачем паденье одного роняет Весь город, и народ в нем погибает? Смотри: здесь пал Приам, а там рыдает Гекуба. Гектор мертв, без чувств Троил. В потоках крови дружба утопает, Кипит война… Там умер… Здесь — убил. Грех одного сражает бездну сил. Когда Приам презрел бы похоть сына — Была бы Троя в славе, — не руина. Оплакивает горе на картине Лукреция. Как колокол, оно Легко звонит, лишь раз оживлено, Оно зовет лить слезы о кончине. Так обо всем, что красками дано, Лукреция рыдает, сообщая Свой голос им, а горе занимая. Она на все глядит прилежным взглядом, С несчастными несчастия полна. Вот бедный пленник шествует с отрядом Фригийских пастухов в цепях… Видна Тревога в нем, но радость в ней ясна. Он к Трое направляется послушно, Терпенье в нем к несчастьям равнодушно. Художник проявил здесь все уменье, Чтобы придать притворству честный вид; Спокоен взгляд, в глазах слеза блестит; Чело в беде не знает униженья, И с бледностью в щеках румянец слит, Чтоб жар стыда не выдал преступленья, Л бледность — вероломного волненья. Но, словно демон, в лжи закоренелый, Облекся он в личину доброты, Прикрыв, как шлемом, злобные черты. Сама бы ревность думать не посмела, Что вероломство, злоба, клеветы Лазурный день затмили тучей черной, Светлейший лик втоптали в грех позорный. То был, искусно так изображенный, Клятвопреступник мерзостный Синон! Его волшебной сказкою плененный, Погиб Приам, и, ею же сожжен, Пал величавый светлый Илион, А звездочки, увидевши в печали Их зеркало разбитым, исчезали. Рассматривая дивное творенье, Она бранила мастера, что он Лицу Синона придал выраженье, Которым образ Правды оскорблен, По красоте — и свят, и чист Синон. Художник что-то исказил нежданно, Иль сам себе противоречил странно. 'Не может быть, чтоб столько дум таилось В подобном взгляде', — думалося ей. Но вот предстал Тарквиний перед ней — 'Не может быть' на 'может' изменилось, И был таков печальный смысл речей: 'Увы, нередко в красоте священной Скрываются черты души презренной. Как здесь Синон изображен, — устало, Печален, кроток, изнурен трудом Иль горестью, ко мне явился в дом Тарквиний; все в нем сердце оживляло, Хотя внутри порок пылал огнем.
