виноват.
-Знай же, что я был зол как легион бесов. Я не бар-Аббас. Я был хуже. Мне недостаточно было сотни или тысячи убитых. Дело ведь не в них. Весь этот мир не тот! И тогда я понимал, что для успокоения моей души нужно истребить весь мир. И мысль, что это невозможно, приводила меня в еще большую ярость. Мой легион бесов не давал мне покоя. Я мог бы вынести приговор целому народу, и ничто во мне не дрогнуло бы. Иисус изгнал из меня этот легион. Я успокоился. Почти успокоился.
-Как же?
-Я узнал, как убить мир.
Матфей во все глаза смотрит на своего собеседника.
-Налей-ка мне еще вина.
Не отрывая от Иуды взгляда, он наливает ему в чашу мускат и автоматически добавляет себе. Иуда опять морщится и выпивает до дна.
-Человек, в жизни которого что-то не так, как у других, считает это несправедливостью. Калека или слепорожденный спрашивает себя: за что мне это? Он видит в этом злую судьбу, божью кару и спрашивает: почему я? Иисус объяснил мне, что за всем этим стоит фарисейская вера в бессмертную душу. Впрочем, все люди – фарисеи. Ты не веришь, что умрешь навсегда, без награды и наказания. Значит, ты веришь в бессмертную душу, которая независима от твоего тела. Если ты получил плохую жизнь и плохое тело, то это несправедливо или твоя душа наказана за какие-то неведомые тебе грехи. Получается, что твоя душа больше тебя. Иисус объяснил мне, что ты и твоя душа есть одно. Твоя душа рождается с тобою и с тобою умрет.
-Да, я помню,- с энтузиазмом подхватывает Матфей.- Душа есть отдельный акт самопознания Духа Святого. Она вторична и двойственна. Как говорят греки: диалектична. Душа – это он. Дух Святой – вот единственное Я! Душа и мир единосущны. Душа порождает мир языком. Вы находитесь в моем мире, а я – в вашем.
-Кажется, каждый из нас берет от Иисуса только то, что ему нужно, - с усмешкой произносит Иуда.- Я не помню всего, что ты сейчас повторил. Наверное, для меня это было не важно. Для меня имеет значение только мой мир. Чтобы убить мир, нужно убить себя. Конечно, все останутся при своем. Но мне-то что до того? В моем мире они умрут все, до последнего. Не верь, Матфей, тем, кто говорит, что с этим миром ничего нельзя сделать. Его можно убить!
-Иисус тоже так считает?
-Иисус? Иисус, возможно, сейчас как раз этим и занимается.
-Чем?
-Убивает мир, - Иуда смотрит нетрезвыми глазами на недоумевающего Матфея и добавляет:- Пойду я спать. Хватит на сегодня и вина, и разговоров.
Он поднимается и нетвердой походкой уходит в свою комнату. Матфей бездумно берет со стола чашу, тоже выпивает ее до дна и ложится здесь же, у ложа на спину, глядя в потолок. Пожалуй, они сегодня и впрямь напились. Оттого и начались у них такие странные разговоры. Как убить мир? Он не хочет сейчас думать об этом.
В его хмельном сознании вместо смерти встает почему-то образ Марии. Он закрывает глаза, чтобы лучше увидеть его на темных шторах век. Прекрасное, кроткое лицо, милая черточка на лбу, когда она силится что-то понять, и плавное движение обнаженных рук, и мягкий говор, и атласная кожа, пахнущая яблоками, - все это волнует его. Ему кажется, что он чувствует этот запах сквозь пряные ароматы его дома, запах желанной женщины. Потребность в любви, какую изображают на греческих амфорах, начинает его мучить. Образ Марии раскалывается, сознание Матфея мутнеет. Он засыпает с неудовлетворенной потребностью в чем-то, что принимает притягательные очертания - не то женщины, не то смерти, а быть может, того и другого. В страстных объятиях он соединяется с этой женщиной-смертью, и в исступленном сплетении они становятся троицей. Пьяные сны бывают очень причудливы.
Кислое галилейское вино льется и в доме Петра. Братья в повязках маккавеев тоже пьют и не могут утолить жажду жизненных перемен под косыми взглядами Циллы. Последнее время ее муж стал выпивать больше обычного. Она винит в этом Андрея. Если бы у него была жена, если бы он сидел с нею на своей половине дома, а не проводил все вечера у них, если бы он был занят собственной семьей,- ее Петр не пил бы так часто.
Братья обсуждают вчерашнее событие в близлежащем Хоразине. Зелоты - кинжальщики въехали в город, где не было римского гарнизона, и остановились у дома сборщика податей. Тот от страха спрятался в своем жилище и запер ворота. Это только разозлило зелотов. Ворвавшись внутрь, они убили мытаря и всех мужчин, а затем разграбили дом и подожгли. Когда на улице их встретил городской судья с приставами и потребовал от них уважения к Закону, главарь бар-Аббас показал ему на кинжал за поясом и сказал, что это - Закон. Возмущенного судью с приставами привязали к коням, протащили по всем улицам и бросили на окраине Хоразина. Так зелоты показали свою власть народу и утерли нос капернаумскому гарнизону, который хозяйничает на всей этой территории до Галилейских гор.
-Говорят, в горах у них лагерь, - рассказывает Андрей. - Там они обучают добровольцев боевым действиям, а затем проверяют их в деле. Прошедшему испытание дают коня в полном снаряжении и хорошо платят. Мы бы смогли.
-Мне не нужны их деньги.
-Конечно, не нужны. Дело не в них. Не всю же жизнь нам рыбу ловить!
-Почему бы нет?
-Брось! Так и состаримся у этого озера. Пойдем, брат.
-Конечно! - встревает в разговор Цилла. - Чтобы вас убили?
Петр, не обращая внимания на ее реплику, неуверенно произносит:
-Ведь они убийцы.
-Вот именно! - подтверждает женщина.- Убийцы и грабители.
Фарисеи Капернаума были возмущены этой выходкой сикариев. Больше всего их оскорбило пренебрежение к Закону и то, как они поступили с судьей. Особенно усердствовал Иаир. Смотритель синагоги считал такое поведение зелотов проявлением их безбожия. Цилла была с ним полностью согласна. Но упоминать имя Иаира в доме она остерегалась.
-Убийцы и грабители, - повторяет она.
Андрей смотрит на сомневающегося Петра и говорит только ему:
-Они убивают наших кровососов и римских прислужников. Это правое дело, брат!
-Не знаю. Я - зелот, но я не сикарий. Вот если бы поднялась война против римлян, я бы не сомневался. Война - это правое дело. Но убивать мытарей я не хочу. Взять Матфея. Ты готов его убить?
-Матфея? Нет! Он добрый малый.
-Вот видишь! Мы его знаем, поэтому не готовы убить. А если бы не знали…Но от этого он не стал бы хуже. Нет, брат, мы - честные рыбаки. Мы ходим по миру открыто и ни от кого не прячемся, как разбойники, - заключает Петр.
-Это так.
Он задумывается.
-Помнишь, как говорил Иоанн? Мы - ловцы человеков. Славный парень. Жаль, что у него заболел отец. Может, брат, нам лучше пойти в ловцы человеков, чем в убийцы?
-Но ведь Иисус ушел.
-Иуда-то остался. Значит, Иисус вернется.
Циллу эта пьяная болтовня бесконечно возмущает. Они говорят так, словно не замечают ее присутствия, и строят планы на будущее так, будто у Петра нет никакой жены и никаких обязательств перед нею. И опять этот Иисус! Чуяло ее сердце, что с недобрым он пришел в их дом.
-В какие такие ловцы человеков ты собрался? Что еще за правое дело?
Петр с удивлением смотрит на нее.
-Это наши мужские разговоры.
-Вот как? Ты, кажется, забыл, что у тебя есть жена!
Ей очень хочется добавить “и дети”, но Бог не дал ей этого аргумента, как ни молила она его.
-Пойдем на твою половину, - предлагает ее муж Андрею, и братья, захватив вино, уходят в другую
