– А как же, барин?! Неужто ж мы не понимаем? – ответил слуга, принимая от меня деньги.
Как только лакей ушел, в прихожей возникла Мира.
– Цветы для сирены? – осведомилась она.
Я закусил губу и ничего не сказал.
– Не говорите потом, что я не предупреждала вас, Яков Андреевич! – сухо проговорила она, развернулась и хлопнула дверью.
«Вот и имей дело с женщинами!» – развел я руками.
Я вспомнил вопрос своего поручителя, когда меня принимали в Орден.
– Назовите свою самую сильную страсть, что служила преградой вам на пути добродетели?
И тогда я, смутившись, ответил:
– Женщины.
Но сегодня я не мог вспоминать свой ответ без невольной улыбки.
Как же я был тогда по-детски наивен!
И снова я мысленно увидел в своем сознании зеленоватые, томные глаза графини. Они манили меня, звали на верную погибель.
«И впрямь сирена», – подумал я. Но я должен был выполнить свой долг перед братством.
Я пожал плечами и оправил манжеты.
Почему бы не совместить приятное с полезным?! То, что она любит Елагина, ничуть не удручало меня. В конце-концов, это мне не помешает исполнить задуманное!
Спустя около часа вернулся посыльный.
– Да я все ждал, пока цветы из оранжереи привезут, – оправдывался он, сжимая в руках охапку огненно-красных роз.
Я велел обрезать им кончики и поставить в высокие этрусские вазы. Мира в этом участия на принимала, пришлось бедной Сашеньке обходиться самостоятельно.
Розы, расставленные по всему дому, наполнили своим благоуханием гостиную и прихожую. Составлением букета я занялся собственноручно. Алые розы должны были говорить графине Лидии о моей любви. Я и сам не знал, что чувствовал на самом деле в этот момент.
Я взял из вазы одну из роз, которая казалась мне наиболее прекрасной, и укололся ее шипом. На пальце выступила маленькая капелька крови. Эта роза напоминала мне ту, что алела в центре креста, там, где кровоточило сердце Спасителя. Именно такой крест был изображен на эмблеме нашего ордена вместе со скипетром.
– Красота-то какая! – воскликнула Саша и всхлипнула. – Жаль, что Катюша не увидит, – а потом утерла глаза платком.
– Жаль, – согласился я и тем не менее вновь взялся за составление букета.
Букет и в самом деле получился прекрасным: бутон к бутону, цветок к цветку. Я перевязал его парижскими лентами и вложил в цветы свою визитную карточку, на обратной стороне которой набросал небольшое стихотворение. Такие стихи обычно записывались в альбомы прекрасным дамам и чаще всего их называли альбомными. Я и сам был когда-то мастером такого рода виршей. А эти строки мне пришли в голову еще ночью:
Я уповал на то, что мои излияния тронут-таки душу неприступной красавицы, посмевшей посягнуть на наше святое братство.
– Иван! – позвал я лакея. – Снеси ка ты этот букет на Большую Мещанскую, – и объяснил, как ему найти странный домик графини.
Теперь мне предстояло наведаться к господину Кутузову, к которому у меня накопилось слишком много вопросов.
Во-первых, я хотел узнать у него подробности римского договора, о которых мне стало известно лишь из письма графини к Елагину.
Во-вторых, меня интересовала сама реликвия, о которой я был практически не осведомлен.
В-третьих, я рассчитывал получить у него рекомендации к царедворцу Скворцову.
Но в особняке Ивана Сергеевича меня ожидало горькое разочарование, оказалось, что мастер спешно выехал из столицы в свое заглазное имение. Так что теперь приходилось надеяться только на себя.
Мне невольно подумалось, что его внезапный отъезд может быть связан именно с римскими переговорами, в которых участвовали палестинцы. Я подозревал, что слуга просто-напросто не назвал мне истинного местопребывания своего господина.
Итак, передо мною возник вопрос: что делать дальше?
Для начала я решил заняться реликвией. Мне не оставалось ничего иного, как разузнать о ней у какого-то другого лица. Я задумался о том, кто мог быть в этом вопросе более осведомленным, чем я. К сожалению, я не был лично знаком ни с кем, кто бы принадлежал к капитулу братства, кроме Кутузова. Перебрав в уме несколько известных мне персон, состоявших в этом же Ордене, я остановил свой выбор на Борисе Георгиевиче Шварце, дворянине в четвертом поколении, имевшем одну из андреевских степеней, а потому занимавшемся в основном проблемами герметической философии. Я полагал, что он-то уж наверняка знаком с историей иерусалимской святыни. В ложе Борис Георгиевич занимал высокую должность блюстителя шпор и хоругви.
Я велел своему вознице отправляться на Английскую набережную, располагавшуюся по левому берегу Невы от памятника Петру Великому вплоть до Ново-Адмиралтийского канала. Особняк господина Шварца находился неподалеку. Его одноэтажные крылья плавно переходили в высокие двухэтажные пристройки, а каменная терраса венчалась балконами.
– Добро пожаловать! – радушно встретил меня Борис Георгиевич на пороге своей приемной. – Что привело вас в мой скромный дом?
Но я, однако, разглядел, что скромностью его апартаменты не отличались!
– Присаживайтесь, – указал он мне на пудовое кресло красного дерева.
Напротив, за таким же круглым столом, примостился сухонький черноглазый старичок в камлотовой длиннополой шинели.
– Давыд Измайлович, – представил мне его Шварц. – Антиквар с Подьяческих.
Давыд Измайлович поклонился и принялся сверлить меня своими пронырливыми глазками.
– Мне бы хотелось объясниться с вами наедине, – сказал я Шварцу.
Борис Георгиевич сделал знак своему гостю, и он покинул приемную.
– Дело такое важное? – поинтересовался Шварц.
– Оно касается нашей ложи, – объяснил я ему. – Мне было поручено одно расследование, – добавил я. – И оно навело меня на некоторые существенные обстоятельства, которые до сих пор оставались мне неизвестны.
– Так-так, – пробормотал себе под нос блюститель хоругви. – И что же это за обстоятельства? – Он знал, что я посвящен в одну из рыцарских степеней, а потому был призван бороться с мировым злом во всех его проявлениях.
– Речь идет о римском договоре, – начал я осторожно, пристально вглядываясь ему в лицо, чтобы определить, известно ли ему что-либо об этом деле. – И о иерусалимском ковчеге Иеговы.
Выражение его лицо сделалось серьезным, и сам он весь как будто напрягся.
– Это дело держится в строжайшей тайне, – заметил Борис Георгиевич. – Я не знаю стоит ли… – замялся он.
– Вы мне не доверяете? – резко оборвал я его.
– Яков Андреевич, – обратился он ко мне. – Мне бы не хотелось вас обижать, – Шварц вновь выдержал значительную паузу. – Но, если Иван Сергеевич не счел, что необходимо… – его лицо сделалось пунцовым.
– Вы забываетесь! – воскликнул я. – Или вам неизвестно, что иерархически я посвящен в более высокую степень, и вы обязаны мне подчиняться! О-бя-за-ны! – повторил я по слогам. – Кутузов находиться в
