Захаровна.
– Жаль, мне этот лох не подвернулся, – Кукла, пустив в потолок струю дыма, мечтательно вздохнул. – Хотя я и не такие кочегарки размораживал.
– На чужом несчастье счастья не построишь, – резко рубанул голос Морозовой. – Елизавета Валерьяновна только что облилась холодной водой в умывальнике. На седых волосах блестели капельки, лицо порозовело, голубые глаза смотрели пронзительно. – Как веревочке не виться, а концу быть, – молвила она прокурорским тоном и направилась в посудомойку.
– Ох, права, Елизавета Валерьяновна, ох, права, – поддакнула Захаровна и, тяжело оторвавшись от стула, пошла на кухню.
– Кого лечишь, бабуля, – Кукла утопил в чашке окурок и пустил ее по блестящему подоконнику мойки. – Лови, праведница, – крикнул он, – и за нас не беспокойся, не такие кочегарки размораживали.
Елизавета Валерьяновна Морозова пришла в торговлю по комсомольскому набору и долгие годы работала в системе общественного питания. Жертвуя личным счастьем, отдавала все силы, душу и сердце делу, став образцом честности и порядочности. Несколько лет ездила директором вагона-ресторана и, не задумываясь, могла выйти в зал и заявить. – Товарищи пассажиры! Я директор. Моя совесть и руки чисты, но вас обманывает шеф-повар, занижая порции, обсчитывают официанты, буфетчик торгует разбавленным вином. Я не в состоянии побороть эту банду жуликов. Давайте сделаем это вместе. – Ее называли золотым фондом кадров, призывали равняться на Морозову, но глубоко ненавидели и коллеги по работе, и высокое начальство. Она, как кость в горле, торчала в сложившемся, устоявшемся процессе существования треста, не давая покоя ни себе, ни людям. Рассерженные коллеги запирали ее в туалете, устраивали «темную», подсыпали слабительных, бросали под откос, но ничто не могло поколебать ее принципов. Начальству пришлось «повысить» ее, перебросив на «голое» место инженера по технике безопасности, но и тут она проявила такую несговорчивость, что практически ни один ресторан не мог выйти в рейс из-за «полнейшей технической безграмотности» персонала. Наконец, ей выдумали должность заведующей кабинетом политпропаганды. Долго и упорно обивая пороги министерств и ведомств, она сумела узаконить положение о надбавке к зарплате работникам вагонов-ресторанов, а проще «колесных денег». Народ ее зауважал, но и только. День в день «ветерана» поспешили проводить на заслуженный отдых, но Елизавета Валерьяновна, пользуясь правом пенсионера, летом подрабатывала посудомойкой, куда ее брали с большой охотой. Человек она была исполнительный, чистоплотный, непьющий и «пахала лучше молодых».
В ресторан тяжело, но уверенно ступая, вошел начальник поезда, принеся с собой запах одеколона «Красная Москва», свежевыбритого лица, отутюженных брюк и начищенных ботинок.
– Товарищи! – Озабоченно произнес Юрий Антонович, – в составе ЧП. Пассажир, ебенть, обворован попутчиками. Подозреваемых двое, с виду кавказцы. Прошу всех, кто видел таковых, быть наготове. На станции я передам заявление потерпевшего в милицию, и не исключено, ебенть, что потребуются свидетели. В первую голову это касается тебя, Вася.
– Ну, влип, елкин гвоздь, – с тоской подумал ночной, – а все домой вернулся. Теперь спать не ляжешь. – Расстроился Василий и отправился подсчитывать выручку в туалет, подальше от чужих глаз.
Под краном плескался прапорщик. Тело его было круглым, белым, с жирной, почти женственной, грудью. Нависающий живот подоткнут вафельным полотенцем, вокруг бедер широкий офицерский ремень, кобура с пистолетом – на ягодицах. Он горстями брызгал воду и с упоением мурлыкал. – Мы на чертовом катались колесе.
– Солдат спит, служба идет?
– Чем больше спишь, тем меньше нарушений, – командир блаженно улыбнулся, – что ж у тебя, сторож, ночью поезд грабанули?
– Твою секретную почту не сперли? – Не стерпел Василий.
– Жаль, не сунулись. У меня приказ, чуть что – огонь на поражение, – он похлопал себя по кобуре. – А вообще, пить надо меньше, – назидательно произнес он и зашлепал стоптанными тапочками по коридору.
Клоков, поддав ногой тряпку, накрыл лужу под умывальником. – Слоняются все, кому не лень. Казарму нашел, вояка хренов. Туалет ведь служебный. Все Петровна, калоша старая, перед формой никак устоять не может. А уж, как дембель пойдет и вовсе не спит ни днем, ни ночью.
Ехали как-то офицеры-подводники. Ребята – загляденье. Выглаженные, начищенные, молодые, здоровые. Даже пахло от всех одинаково – новым сукном и одеколоном. Весь штабной заняли. У проводниц сразу служебные дела нашлись. Но Петровна, как курица, раскудахталась. – Нечего шастать в штаб, все вопросы решайте по внутреннему телефону. – Девчонки сговорились, смастерили «тонизирующий бальзам» из пробки и давай ее угощать. Петровна попробовала и началась у нее канонада. Подхватилась чай разносить. Ступает, будто пава, в обеих руках подстаканники блестят, мизинец на отлете, на голове башня. Бровки, губки подведены. Только вошла в купе, и вдруг конфуз, пустила ветер, да так громко, словно тепловоз сигнал подал. Испугалась и ходу, чуть пассажиров не ошпарила. Заперлась, не шелохнется. Сказалась больной, лежит, страдает. Зато девчонкам – полная свобода.
Василий посмотрел в зеркало, усмехнулся. – Вроде тех, двоих – небрит, глаза красные, губы обветрены. После станции и допроса высплюсь, а вечером приведу себя в порядок. – Разложил купюры по «званиям». – А где «их» деньги? Не угадаешь, всюду Ленин.
– Освободите помещение, станция, – раздался строгий окрик Петровны, и дробный стук в дверь.
Свидетель Клоков вышел в тамбур встречать милицию. Но, к счастью, все обошлось. Следователь принял заявление, что-то спросил у пострадавшего. Антоныч приказал «держать красный», но тот уложился в несколько минут, отпущенных по графику.
В купе на нижней полке спала Юлька. Под столиком покачивалась корзина с бификами. – Отбегала, работница, – Василий растянулся на постели. Начнет храпеть – выгоню. – Задремал. Разбудили визгливые крики директора. – Дрыхнешь, как лошадь Пржевальского, а товар на месте. Я тебе не Китайская Народная Республика и тысячу первого предупреждения делать не собираюсь. После рейса, чтобы духу твоего в бригаде не было. С волчьим билетом по миру пущу.
– Сергей Николаевич, у меня по-женски, честное пионерское, понимаете? Только прилегла. Правда, Васечка?
– Правда, правда. – Клоков раздраженно, застонал, заворочался.
– Оно и видно, – грозный голос директора стал ворчливым, – иди, и чтоб до обеда расторговала. – Двери, зашуршав, закрылись. Но через минуту Василий ощутил над ухом горячее дыхание и легкий поцелуй в щеку, – спасибочко, ночка, век не забуду.
– Шалава, – беззлобно подумал он, утопая в мягкости сна. Где-то в уголке сознания затеплился еле различимый голосок.
– Спит или нет? Цветик-семицветик наш разлюбезный.
– Под столом, в сумке.
– Ой, кислородик ты мой золотой. Плацкарта гудит, возмущается. Белой требуют. Полное ЧП. Пассажира то обокрали.
– Знаю, дай поспать, еще надо будет, сама возьмешь.
– Ты мой ласковый, спасибо за доверие, петушок серебряный, – ее заскорузлая ладонь легла на голову Василия.
Глава 16
Проснулся Клоков к открытию ресторана. Встал легко. Бодро напевая марш коммунистических бригад, он достал набор для бритья. Электробритву не признавал, пользовался «безопасной» одноразовой с двумя лезвиями. Только ею добивался «синевы и абсолютной гладкости». Пытался освоить опасную, отцовскую, трофейную, «Золинген», но, завидев ее грозный стальной блеск, невольно вздрагивал и вспоминал, как отец, правил ее на толстом кожаном ремне. Лезвие острое – тоньше стрекозиного крылышка. А когда, намылившись до бровей, он подносил бритву к натянутому горлу, все в доме замирали. Лихо скользя опаской, он «косил» пену с темными, как маковые зернышки, щетинками. И снова взмах, и снова... Наблюдая за ним, Василий всегда боялся – вдруг скрипнет дверь или загорланит петух во дворе. Дрогнет рука отца, чиркнет «стрекозиное крыло» по упругому горлу, но о своем страхе никогда никому не рассказывал.
Посетителей в ресторане оказалось немного. Чернушка занимался документами. Юлька и Николай
