– Были, да сплыли, – вытирая лицо салфеткой, объявила Юлька. – А давайте, ребята, по кофеечку, я угощаю, с пеночкой сделаю. Студент, плати! – Но Кукла опередил Николая, протянув Володе деньги.
– Всем двойной, а мне без сахара.
Надвигался вечер, смеркалось. Свет в зале включать не хотелось. Было уютно, как летним вечером на веранде. Разговоры смолкли, каждый думал о своем. Вагон покачивался. В полудреме сумрака попыхивали огоньки сигарет.
Тишину прорезал раздраженный голос.
– Вот ты где, красавица! – От дальних дверей, шатаясь от толчков поезда, между столиками шла женщина. В руке ее болтался полиэтиленовый пакет с колбасой.
Юлька вскочила, пытаясь выскользнуть из ресторана.
– Куда ж ты, милая, стой. Нажилила бабку и в кусты. Через весь состав с больными ногами. Думала не дойду, – жаловалась женщина, устало плюхнувшись на стул. – Явилась, красавица, в плацкартный и кричит. – Колбаса одесская, а я и купи. Народ разобрался и смеется, никакая не одесская, и цена ей меньше, и веса не хватает. Кругом обманула, и не стыдно? Ты ж мне во внучки годишься. Я не спущу, где твой начальник?
Все молчали, потупивши глаза. Василий хотел ответить, что уже поздно, и директор спит, но его опередил Кукла.
– Директор ресторана арестован, я капитан ОБХСС Сидоров, – и, достав удостоверение электрика, сунул бабке под нос. – Очень хорошо, что пришли помочь милиции. Здесь пригрелась шайка расхитителей социалистической собственности. Пишите объяснительную. Колбасу я вынужден изъять как вещественное доказательство. Не волнуйтесь, получите в зале суда. Вас вызовут повесткой в качестве пострадавшей. Обязательно укажите адрес и паспортные данные. Прошу, – он хотел забрать пакет, – а эту воровку, – кивнул на Юльку, – мы выведем на чистую воду. Не такие кочегарки размораживали.
Юлька, красная, как после парилки, упала лицом в передник, силясь подавить смех.
Пассажирка опешила, прижала колбасу к животу. – Что писать? Не буду ничего писать, – с легким испугом и недоумением она отступила назад.
– Значит, отказываетесь помочь органам, не желаете выполнить свой гражданский долг, покрываете преступников? Это же нарушение закона – от года до трех с конфискацией имущества.
– Клоун! – Гневно выкрикнула женщина. Шут гороховый, кривляка бессовестный. – С трудом поднялась и, путаясь между столиками, поплелась из вагона.
Юлька взорвалась от смеха, утирая слезы и сопли. – Ну, ты и артист, – икая, восхищалась она.
Володя резко встал и ушел на кухню. Василий и Николай понуро глядели в чашки с кофе.
– Запомнит, старушка, колбасу одесскую на всю оставшуюся жизнь. – Небрежно заметил электрик. – С тебя, красавица, причитается.
Юлька достала деньги, что-то про себя прикинула. – Эх, хотела, тетка, заработать, да видно не судьба. Дай-ка, Васек, бутылку шампанского, я и тебе обязана. Что б я без мужиков делала?
– Послушай, прервал ее Николай, – так нечестно. Сама же говорила, что работаем только на обвесе.
– Не утомляй, Студент, что ты в жизни понимаешь? Ну такая я жадная. Судите меня, гражданин начальник, – она подмигнула Кукле. – Николаша, не скучай, а фужеры подавай.
– А если бы я пошел торговать колбасой после тебя?
– Что ты привязался? – Перебила его Юлька, – ну, убей меня, растерзай. Ну, хочешь, покажу что-то, прямо здесь, хочешь?
Николай зарделся, скривил губы, как от боли, пошел за стаканами, а Юлька, скаля зубы, тараторила, – капитан Сидоров. Ну, ты, Куколка, просто артист.
– Не просто, а народный, – поправил тот.
Клоков шампанское пить не стал. Настроение испортилось. – Справились с пенсионеркой, фраера мелкие, – стоя в умывальнике и налаживая «производство» злился Василий. Не покидало чувство гадливости. Сквозь щель приоткрытой двери было видно, как электрик что-то заливает, а Юлька падает на стол, давясь от смеха. Возле них струной возвышался Николай, губы его изредка кривились в робкой улыбке.
Неожиданно легкой походкой прошла Настя.
– Сведения в штаб понесла, скоро возвращаться будет. – Василий с удовольствием заметил, что Кукла спешно удалился. Юлька и Николай тоже не задержались. – Замечательно, – на душе стало веселее. Поглядывая в зал, он погнал вино.
– Принесла нелегкая. – Возле буфета стоял пассажир. Тощий, в блестящих шароварах, синей майке с глубоким вырезом. Густые волосы растрепаны. Грудь, спина и руки покрыты черными завитками. Мужчина сел к столу.
– Ну, этот хочет расположиться надолго. – Василий осторожно прикрыл дверь в умывальник, неслышно подошел к гостю, присмотрелся. Лицо не брито, щеки впали, взгляд больших черных глаз, как у обреченного, больного человека, – Клоков мягко, но настойчиво сказал. – Извините, ресторан закрыт.
– Курыть надо, – отчеканил мужчина с сильным кавказским акцентом.
– Здесь не курилка, – вспылил Василий.
– Курыть надо, дай пачка.
– Какие вам?
– Сам давай.
Василий подал блок Мальборо. Тот распечатал, достал пачку, закурил. Сигарета дрожала в его тонких, длинных пальцах. Уходить он не собирался.
– Вам еще что-нибудь?
– Новосибирск еду, зачем еду, – неожиданно начал пассажир, – поднял голову. – Скажи, брат, зачем так? Мой папа, мой мама – армяни. Я – армян. Много лет бабушка, дедушка тоже армяни. Еще бабушка, дедушка жили Баку. Хорошо жили. Нас никто не обижал, мы никого не обижали. А сейчас нам нельзя жить Баку. Почему, а? Ресторан. Я тоже ресторан работал, повар. Хозяин мой – азербайджан. Хороший человек. Много лет вместе, все дружили. И вдруг, – Рафик, совсем уезжай, так надо, беда будет. – Продали все за копейку, теперь брат еду. Вся семья. Я, жена, трое детей. Ничего у нас нет, все там оставил. Брат дороги строит, а я – повар, я не умею дороги строить. Карабах. Я там не был никогда. Мне не нужен Карабах. Объясни, почему так? – Он встал. – Тощая фигура качалась в такт вагона. Взял сигареты и вышел. Медленно, мягко, как призрак.
– Объясни, – повторил Василий, глядя на закрытую дверь. – А действительно, куда человеку деваться, если его насильно выгонят из дома да еще и убить могут? Откуда у людей такая ненависть друг к другу? В Москве живут русские, татары, украинцы, евреи, армяне, даже сирийцы, но никто не на кого не бросается, не гонит.
Вспомнил турок-месхитинцев, сидящих на асфальте в центре Москвы почти у стен Кремля. Сотни людей. Молодые и старые, женщины и дети. Они просили защитить их. По тротуару спешили прохожие. Одни на ходу читали нехитрые лозунги, другие бросали на митингующих негодующие взгляды, третьи смотрели с удивлением, не понимая. Телевидение, радио, газеты рассказывали тогда о бедственном положении турок- месхитинцев. В толпе Василий заметил молодую женщину с ребенком на руках. Лицо малыша было сморщенное, «старческое». – Господи, – подумал он тогда, – неужели огромная страна бессильна перед их несчастьем? – Сделалось не по себе. Он побрел медленно, как в тумане, мимо. Позже, в поезде познакомился с дедушкой и внуком. Тоже турками. Дедушка – степенный, с широкой седой бородой и толстым посохом. Внук – гибкий, стройный, живой, лет двадцати пяти. Он слушал деда с огромным, уважением, даже трепетом. Дедушка говорил по-русски плохо, подолгу задумывался, вспоминая слова. – Меня раз выселяли, – загнул он указательный палец, – два, – загнул средний, – три, – вытянул руку и показал всем. – А меня раз, – не выдержал внук и плотно сжал губы, испугавшись своей вольности. Дедушка важно повернул голову и назидательно произнес, – Будешь как я, будет много раз выселять. Сейчас Херсон едем, там будем жить, а сколько, не знаю. Опять надо все строить. – Он начал вспоминать, где и когда строил дом. Уходя, подарил Василию три засушенных граната и сказал. – Отдай детям, – и глянул так, будто хотел добавить. – Смотри, я проверю. – Но дома гостинец никто не съел. Чистить гранаты было трудно. Они оказались сухими, а красные зернышки – кислыми. Но Василий почему-то оставил один, крепкий, как
